— Что случилось? — подскочил Клим. — Макс?

— Нет, — мотнула головой Женя и заставила себя собраться. — Послушай, посмотри, пожалуйста…

Потому что ей наверняка показалось. Клим прав, нужно что-то делать с ее тревожностью. Наверняка в Интернете есть информация о том, как с этим бороться. Должны же быть какие-то методики. И как только у нее появится время… Если у нее теперь вообще еще есть время…

Стоп...

Стоп.

— Что посмотреть? — нахмурился он.

Женя набрала в грудь воздуха. Надо успокоиться.

Успокоиться не получалось.

— Я что-то нащупала… В груди…

Отче наш, иже еси на небеси…

Нет, ей просто показалось. И сейчас Клим тоже ей это скажет.

— Так ты посмотришь?

— Конечно, — кивнул он. — А ты покажешь?

— Не смешно, — нахмурилась Женя, а потом отвела в сторону полу халата, обнажив правую грудь. — Вот здесь, — указала она на нужное место.

Клим замялся, отчего-то не решаясь до нее дотронуться. Ну же. Это ж практически медицинская процедура.

— Я потрогаю? — утонил он.

— Ну, если вам на работе ещё не вставили рентген в глаза, то, конечно, потрогаешь! — разозлилась Женя и тут же укорила себя. Но за много лет совместной жизни Клим привык к ее выпадам, что, впрочем, тоже не было хорошо.

Он наконец решился, неуверенно приложил пальцы к ее груди, слегка надавил, и Женя поверила, что вот сейчас он и скажет ей, что все в порядке и она опять придумала себе лишний повод поволноваться, и тогда уже придет время смущаться и извиняться за всю эту сцену, но тут его лицо изменилось, и Женя поняла: он нащупал то же, что и она. Круглый шарик под кожей.

— Больно? — спросил Клим.

— Немного… Да… — не стала врать им обоим Женя. — Есть?

— Есть, — вынес приговор Клим.

Женя отстранилась и задернула халат. Обняла себя.

Ей всего тридцать восемь. И что — это конец? Она еще столько не сделала, не увидела, не попробовала. Зачем откладывала? Почему была уверена, что у нее в запасе еще полно времени?

— Блин, да как же так? — не удержавшись спросила она сама не зная кого и закрыла глаза.

А потом заплакала.

Как давно она не плакала при Климе? Наверное, в последний раз в ту страшную ночь, когда выбирала: оставить Макса или пойти на аборт. Тогда она дала себе слово: больше не выставит себя перед ним слабой. Ни перед кем не выставит. Поплакать можно и в подушку. Можно много лет прожить рядом с человеком, а он понятия иметь не будет, что творится у тебя внутри. Тут все зависит только от тебя. Но вот опять.

Слезы катились градом.

— Так, отставить панику! — скомандовал Клим. — До похода к врачу даже не думай сама себе диагнозы ставить! Поняла меня?!

Женя кивнула, попыталась вытереть щеки.

— Иди-ка сюда, — позвал Клим, взял за руку и усадил на диван. Сел рядом и обнял. — Жень, все, успокаивайся.

Клим был надежным. Климу можно было верить. Той ночью она поставила на него все. Если бы он не сдержал слово и не взял на себя заботу о Максе, ее жизнь пошла бы коту под хвост. Сколько раз она прокручивала в голове этот сценарий во время беременности? Не сосчитать. Сколько раз останавливала себя. Сейчас, разобравшись в жизни чуть получше и повидав чуть побольше, она бы уже не пошла на такой риск, ибо точно знала: так, как повезло ей, везет одной из тысячи.

— Сама запишешься? — спросил Клим.

Женя нашла в себе силы кивнуть.

— И не смей её бесконечно трогать, ясно?

Еще кивок.

Клим вздохнул и погладил ее по плечу. Женя прижалась к нему ближе. Сейчас можно.

— Я не хочу умирать… — прошептала она. — И через все это… Не смогу…

Точно не сможет. В этом у нее не было никаких сомнений.

— Никто не умрет, — недовольно нахмурился Клим. — Так, все, что ты как маленькая, мне хватает походов к стоматологу с Максом. Давай сначала все же запишем тебя к врачу и сходим на консультацию, а потом будем делать выводы. Давай?

— Сходим? — переспросила она.

— Да. Я с тобой съезжу. С работы отпрошусь, если надо. Провожу до кабинета. Хочешь, с тобой зайду. Могу даже первым пройти осмотр.

— Клим!

Она улыбнулась сквозь слезы. Стало чуть-чуть полегче.

— Все, ежик, никаких слез раньше времени, а там глядишь — и не понадобятся.

— Да, — согласилась Женя.

Немного успокоившись, она пошла в ванную, умылась, вернулась к себе в комнату, закрыла дверь на защелку, позвонила в больницу и договорилась о встрече с доктором.

Убрала телефон. Огляделась.

Ей никогда не нужно было много вещей. После того, как ей исполнилось семь лет, папа с ней договорился: она может иметь при себе ровно столько, сколько сама может унести. Женя обзавелась рюкзаком побольше, но в целом никогда не испытывала проблем. Проблемы у нее были совсем другие.

У нее никак не выходило подружиться со сверстниками. Она честно попыталась несколько раз, но это ни к чему не привело. Даже если ее брали в игру, то либо быстро забывали о ней, либо вскоре находили повод посмеяться. Поначалу Женя старалась вписаться, а потом решила, что не так уж ей это и нужно. Разумеется, это не было правдой. Но она понимала, что завести друзей все равно не выйдет, слишком быстро они с отцом перемещались с места на место. Да и все ее попытки свидетельствовали об одном: люди странные и хотят странного. Лучше держаться от них подальше. Не привлекать к себе внимания. Увы, чаще всего ее нежелание подпускать к себе кого-то, кто ей не нравился, принимало агрессивный характер, и сама она с этим поделать ничего не могла. Это почти не было проблемой, пока они с отцом были только вдвоем. Но стало таковой, когда она поступила в университет.

Женя дошла до рабочего стола, с верхней полки сняла статуэтку медведя, достала из-под нее маленький ключик, села за стол и открыла нижний ящик. Там лежал небольшой фотоальбом, маленький фиолетовый плюшевый ежик и стопка детских рисунков. Женя взяла ежика и прижала к груди. Уткнулась в него лицом.

Без Клима в ее жизни все было намного проще.

Только вот это была бы очень одинокая жизнь.

Было чудом то, что она подпустила его к себе. И чудом, что он остался с ней.

За свою жизнь Женя влюблялась трижды. В первый раз в преподавателя в вузе. Он был старше ее лет на двадцать, и сердце йокнуло еще на первой паре. Она очень боялась, что кто-нибудь об этом узнает. И очень старалась ничем себя не выдать. По ночам, в темноте, позволяла себе помечтать, какого бы это было — встречаться с ним. Прокручивала в голове многочасовые разговоры и картинки того, как он помогает ей с учебой. Они бы ездили вдвоем в экспедиции и открыли бы что-нибудь грандиозное. Она бы его кормила.

Преподаватель был женат, и в своих мечтах Женя пыталась разрешить этот конфликт полюбовно. Например, его жена могла бы уйти от него. Потом решила, что, пожалуй, ей не обязательно это делать. Ревность к этой неведомой женщине не приходила, а значит, она ничем ей не мешала. В конце концов Женя и вовсе поняла, что вовсе не хочет этого мужчину в свое единоличное пользование. Тем более единоличное пользование, судя по всему, подразумевало секс. Один раз она попыталась это представить. Тело само собой в ужасе сжалось, Женя завернулась в одеяло поплотнее и больше она таких мыслей не допускала. Она решила, что ей было бы достаточно просто быть с объектом ее влюбленности на равных, коллегами, например.

Под руководством этого преподавателя Женя три года подряд писала курсовые и мечтала о том, как однажды займет рядом с ним место на кафедре. Потом он неодобрительно отозвался о ее внешнем виде, и этого она простить ему не смогла, сочтя за страшное оскорбление. Любовь закончилась. Сейчас она понимала: он сделал это крайне корректно и на ту студенческую конференцию действительно стоило одеться поприличнее. Павел Владимирович ей без обиняков сказал: кафедру мне не позорь. И был прав.

Пока Павел Владимирович был жив, его не любили. А после его смерти было произнесено столько красивых слов. На Женю тогда ступор напал. Она слушала и не понимала, что происходит. Почему все эти люди, которые еще недавно кривились за его спиной, теперь так нагло лгут о своем отношении к нему. Потом очередь дошла до нее. Женя так и не смогла вспомнить, что тогда говорила. Кажется, смотрели на нее неодобрительно. А потом она полночи прорыдала на плече у Клима. Интересно, сколько человек из тех, кто был на панихиде, хоть раз посетили могилу ее научного руководителя?