Наконец Талызин спросил:

— Мы одни?

— Одни. Жена на дежурстве.

Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения.

— Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь.

— В чем должна выразиться помощь? — Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы.

— Мне необходимо срочно выбраться отсюда.

— Из Гамбурга?

— Да.

— А куда?

— В любую нейтральную страну.

— У вас есть документы?

— Никаких.

Эгон присвистнул:

— Ничего себе задачка… Как же вы добрались сюда?

Иван улыбнулся:

— Добрался. Вот как выбраться?

Эгон молча что-то обдумывал.

— Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, — сказал он.

— А нельзя ли сегодня? — вырвалось у Талызина.

— Никак, — покачал головой Эгон. — А пока располагайтесь, будем ужинать.

«Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак», — отметил про себя Талызин.

— Вижу, досталось вам, — сказал за ужином Эгон. — Вы немец?

— Нет.

— Я догадался, — кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. — Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей.

— Я так не думаю, — сказал Талызин и добавил: — Гамбург — город Тельмана!

— Я знал Тедди, — просто сказал Эгон.

— Тельмана? — с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет.

— А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту.

— Расскажите о Тельмане, — попросил Талызин.

— Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. — Эгон глотнул кофе-эрзац. — Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом «Роте Фане». Знаете о такой газете?

Иван кивнул.

— С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики — партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как «горло козы». Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло… — Эгон побарабанил пальцами по столу. — Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. «Без паники», — сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки… Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди.

— Тельман уже принадлежит истории, — произнес задумчиво Талызин.

— И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, — продолжал Эгон, — и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования… Мы засиделись, вам нужно отдыхать, — сказал Эгон, поднимаясь. — Завтра вам понадобятся силы.

— С чем связан ваш план? — спросил Талызин.

— Не с чем, а с кем, — впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. — С моей женой.

— Она ваша единомышленница?

— Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды.

— Когда?

— Завтра, если не будет бомбежки.

— Я вижу, бомбежек вам хватает, — произнес Талызин. — Гамбург лежит в руинах.

— Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было — кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту…

— Что именно?

— Не знаю, слухи разные ходят… Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось.

— Нужно еще будет передать короткий шифр по радио…

Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок. Укладываясь спать, сказал:

— Разрешите задать вам вопрос?

— Пожалуйста.

— Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно… — Эгон запнулся. — Впрочем, вы можете мне не отвечать…

— Спрашивайте.

— У вас было здесь задание?

— Да, — поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин.

— Вы его выполнили?

— Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат.

— Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, — произнес Эгон и отвернулся к стене.

Через минуту послышалось его тихое посапывание.

Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности?

Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина… Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую — вложить частичку собственной души…

Вскоре матросы «Кондора» обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала вода.

Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо, где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался.

Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду.

Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным.

На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками.

— Будем спасаться вплавь, — решил капитан. — Судно обречено, это ясно. Однако на плаву какое-то время оно еще продержится…

— Помпа засорилась, — сказал боцман.

— Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я пойду приготовлю наши документы. — Капитан пожевал губами и добавил: — Запомните сами и объявите всем остальным: мы — рыбаки, терпящие бедствие. С нами — человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва нацизма, — протянул капитан руку в сторону Миллера. — Он бежал, а мы его подобрали и спасли, беднягу.

— Ясно, — кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с полуслова. — А где мы его, беднягу, подобрали?

Капитан пожал плечами:

— В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с тонущего корабля. Правда, Миллер?

— Корабли разбомбили англичане, — произнес угрюмо штурмбанфюрер.

— Скажите, какой поборник справедливости, — протянул капитан с иронией. — Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота — думать об улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль, Миллер?