— А нам-то что? — Побросали инструмент и вышли. Смотрим, и со всей горы рабочих повыгнал, а сам на коня и к себе.

Сошлись мы в столовую, наелись, отдохнули положенный час. Слышим, в чугунное било дежурный ударил, — кончился перерыв. Идем обратно.

Ватагой всей к штольне подходим. Вдруг, братцы мои, как грохнет, как сядет у нас на глазах гора! Да так хватанула, что бревна, которые на подхватах стояли в крепях, из штолен, как спички, повылетели!

Кто у нас тут на землю упал, кто бежать ударил, а кто с открытым ртом на месте остался. Однако же никого не повредило. Подошли потом мы к горе — захлопнуло наши штольни, и следа не видать!

Тревога на прииске поднялась. Нарядчик Мишка — на лошадь, да за Туманским. Приезжает в контору, прямо к нему. Сидит старик за столом, на счетах считает.

— Евгений Иванович, беда: гора обвалилась!

Так и вскочил хозяин:

— И смену задавило?

— Смена цела. Только обед кончала!

Выхватил здоровенные золотые часы из кармана. Щелкнул крышкой.

— Какой обед? Что ты городишь! Половина двенадцатого всего…

Оробел наш Мишка.

— Вы же сами, — лепечет, — изволили быть, на обед народ в десять часов погнали?..

Поглядел на него Туманский, да как затрясется, закрестится, замашет рукой:

— Никуда я с утра из конторы не ездил!

Потом спохватился:

— Ну, про это, смотри, ни гу-гу!

Филатыч утих. В настороженной тишине трещал костер да поодаль бухали молоты.

— Да, — протянул из темноты голос. — Был хозяин, да, значит, не тот.

— А кто же? — несмело спросил новичок.

— Гор хозяин, — отозвался Филатыч. — Он нашего брата, рабочего, любит!

— Хорошая сказка, старик, — помолчав, сказал кто-то из комсомольцев.

— А что же, сынок, — добродушно рассмеялся Филатыч, — неплохо и сказкой человека утешить!

Остановился Ефим Иванович на страшной площадке, перед входом на Гиблую тропку.

Вот он, лохматый белый свод, козырьком висящий над карнизом. Ефим Иванович подобрался ближе и внимательно рассматривал снег.

Днем была сильная капель и длинные сосульки льда свисли с краев надува до самой тропы. И еще страшнее: синяя трещина змейкой струилась по снежному полю, уползала куда-то вверх.

«Не пройти, — подумал Ефим Иванович, — что делать?» Но крепко был убежден, что отступление хуже, чем смерть под обвалом. Если при мысли о гибели естественно содрогалось тело, то возвращение не воспринималось никак. Этой команды просто не послушались бы ноги!

Он сел на камень и стал пристально смотреть под свод галереи. А что если встать на четвереньки и попробовать проползти? Пусть долго, но вершок за вершком, тихонько? Опустился на снег перед входом и сунул голову под навес.

Ледяная стрела сосульки, спускаясь с потолка, упиралась в пол посредине коридора. Ефим Иванович попятился, вылез и сел на прежнее место. Ломать сосульку, освобождая дорогу, он не рискнул.

— Слово вымолвить не моги, — вспомнил совет Филатыча. И вдруг заиграли глаза и улыбка тронула губы.

Ефим Иванович отошел к началу площадки и снял со спины свою ношу.

— Слова, тварюга, боишься, — приговаривал он, развязывая мешок. — По-другому с тобой поступлю!

Вскрыл консервную банку и вытряхнул содержимое в снег. Сейчас было не до еды! И туго набил освободившуюся посуду коричневым порошком аммонала.

Отхватил ножом кусок зажигательного шнура и, вставив в медную трубочку капсюль, зажал зубами. Потом глубоко вдавил пистон в заряд. Мина была готова. Выбрал укрытое место в начале площадки, отнес туда лыжи и взрывчатый груз.

А теперь, свободный от ноши, с бомбой в руке подошел к карнизу. Про опасность и думать забыл. Было чертовски интересно, что из этого выйдет. Но учитывал все, чтобы не повредить тропы, сперва положил на нее ком снега, а на снег уж поставил банку. Фитиль загорелся. Ефим Иванович, не торопясь, вернулся к прикрытию. Лег там на каменную плиту и стал наблюдать.

Вначале в синей глуби коридора сыпались звездочки искр. Потом огонь, вероятно, ушел в фитиль и пропал.

Тишина. Дыхание казалось необычайно шумным, какая-то жилка настойчиво билась у виска.

Вдруг зарницей мигнули горы и после оглушительного удара ухнуло, загудело и волна урагана опрокинула поднявшегося было Ефима Ивановича…

Успел заметить, как снежное поле косо неслось в провал. Слышал гремучий хохот проснувшихся гор. Скала под ним встряхивалась толчками.

И все это сразу прогрохотало, пронеслось и расплылось внизу, отдаленными раскатами. А когда опять сомкнулась тишина, оглушенный поднялся на ноги Ефим Иванович.

Увидел небе, еще хмурое от повисшей в воздухе пыли. Взлобок горы обнажился от снега и по-летнему желтел гранитом. Предательский свод рассыпался в прах. Свободная тропа открывала, дорогу на Джинду…

— Ну и ручка же у тебя, — удивился Ефим Иванович, отряхивая побелевшую от пожатия ладонь.

— От души давнул! — сознался Бурьянов.

— За нас, за всех! — хохотали кругом дружелюбные голоса.

— И вам, ребята, спасибо, — бормотал смущенный Ефим Иванович. За что спасибо — не знал. Должно быть, за радость большую, перевернувшую душу.

— Как в семью родную вернулся! — прибавил он.

Через минуту — все на реке. Комсомолец Костя опустил литровку, набитую аммоналом, в пробуренную скважину. До крови прошоркал парень руки минувшей ночью, долбя шпуры. Ефим Иванович бегал, направлял, доглядывал. По другую покать холма хлопотал Бурьянов.

На своде купола редкими волосинками вырастали запальные шпуры.

— Товарищи, удирай! — скомандовал Ефим Иванович.

Холмик долго курился синими дымными завитушками. Люди столпились за отвалом, дыхание затаили, ждали.

— Бах! — потряс тайгу разрыв. Черным фонтаном выбросило второй. И еще, и еще. Последний удар и, звякнув, вылетело окно в бараке…

При восторженных кликах людей струя монитора хлынула в развороченный и дымящийся холм и опять заработала гидравлика Джинды, готовя богатую съемку золота.

Герман Иванович Матвеев

ТАРАНТУЛ

"Коллекция военных приключений"

Фронт приближался к Ленинграду.

Вдоль железных дорог, по шоссе, лесными тропинками и напрямик по болотам возвращались ленинградцы домой с оборонных работ. Вперемежку с ними шли беженцы. Бросив родные места, уходили они от врага целыми семьями, с малолетними детьми на руках, с громадными узлами. Измученные, запыленные, шагали они, понурив головы, в Ленинград, надеясь там найти защиту и кров.

В другую сторону, навстречу немцам, двигались воинские части и отряды народного ополчения.

Фашистские самолеты то и дело появлялись в воздухе, сбрасывая бомбы на дороги и поливая свинцом толпы беженцев. Услышав нарастающий гул самолетов, пешеходы шарахались в лес, ложились в канавы. И снова шли вперед, как только самолеты скрывались.

Три молодые девушки-студентки шагали босиком по пыльной проселочной дороге. На привале к ним присоединились двое пожилых мужчин с чемоданчиками. Один из них, однорукий инвалид гражданской войны, был с веселым характером, болтливый и предупредительный. Другой, наоборот, всю дорогу хмурился, о чем-то сосредоточенно думал и ни с кем не разговаривал. Дядя Петя, как назвал себя однорукий, беспрерывно рассказывал смешные истории и анекдоты, расспрашивая девушек об их жизни до войны, об учебе и о Ленинграде. Он отпускал злые шутки вслед немецким летчикам, называя их «колбасниками», и, казалось, совсем не обращал внимания на настроение своего спутника. А тот мрачнел все больше и больше, чем ближе подходили они к Ленинграду.

К вечеру, лесными тропинками, они прошли Сиверскую и остановились отдохнуть.