Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в метре от него Мохов пробормотал: «Этого еще не хватало!» – и огорченно покачал головой. Поляков, только что прилетевший из Вильнюса, сидя за приставным столиком, продолжал быстро писать, он не поднял головы, только часто пошмыгал носом.

В чувствительной мембране аппарата «ВЧ» голос Колыбанова звучал так интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней комнаты. И Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со спокойным смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в брюках навыпуск. Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не был так резок с Егоровым, ни разу не был в таком возбуждении, и Егоров почувствовал, что дело тут не только в последнем перехвате и наблюдении за аэродромом; это наверняка не всё.

Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только тот взял папиросу, зажег спичку.

– Генерал-полковник только что звонил из Ставки, – после недолгого молчания уже обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов. – Он выезжает и приказал, чтобы вы ожидали у аппарата его звонка.

– Слушаюсь, – глухо проговорил Егоров; вид у него был довольно подавленный.

– Полагаю, предстоят серьезнейшие объяснения, и более того – неприятности! Делом «Неман» занимается сам… Вы меня понимаете?

– Да…

Колыбанов помедлил и неожиданно сказал:

– Алексей Николаевич, я не буду докладывать о последнем перехвате генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше.

Егоров сделался багровым.

– Товарищ генерал, – не принимая предложенного ему неофициального тона, строго произнес он. – Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват по делу, взятому на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику немедленно!

– Ну смотрите, – примирительно сказал Колыбанов. – Я думал прежде всего о вас.

– Я это понял! Благодарю!

Егоров положил трубку, и буквально в следующее мгновение телефон «ВЧ» зазвонил опять.

– Егоров?.. Что нового? – послышался в трубке голос начальника Главного управления контрразведки.

– Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего. Мы делаем все возможное…

– Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана?

– Экстренно?.. Оперативный состав контрразведки, и прежде всего чистильщики. Очень желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и Кенигсбергской разведшколам, особенно по радиоотделениям.

– Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны и доставлены на аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки… И не менее пятидесяти чистильщиков… Опознавателей много не обещаю, но всех, кого сможем безотложно собрать, немедленно доставим… Все прибывающие должны быть задействованы с ходу, без малейшего промедления! Офицеров контрразведки используйте только в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного состава.

– Мы так и делаем.

– До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп должны быть собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно проинструктированы.

– Слушаюсь.

– Чем еще вам можно помочь?

– Очень желательны подвижные пеленгаторные установки. Хотя бы еще десяток.

– Обещаю! Какова готовность войсковой операции?

– Плюс два с половиной.

– Не позже утра сделайте – час, максимум полтора.

– Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой операции в течение ближайших двух суток. Мы настоятельно…

– Не надо мне это повторять! – В голосе генерал-полковника почувствовалось раздражение. – Я и сам не склонен ее форсировать… Но обстоятельства могут вынудить… Ваши соображения по «Неману» в настоящий момент? Что думает Поляков? Согласен ли с вами Мохов?

– У нас мнение единое, и за последние три часа оно не изменилось. Мы полагаем, что возьмем их сегодня или завтра.

– Завтра – исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше!

– То есть как исключается?! Это уменьшает наши даже ограниченные предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник, мы категорически возражаем!

– Срок установлен не мною. Понимаете?

– Не могу! – после короткой паузы заявил Егоров. – Даже если мы возьмем к вечеру ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не может быть дилеммы – «хватать» или «все концы»! Тут единственное решение: «все концы»! Отдавать завтрашние сутки невозможно! Если это указание Ставки, то, извините, там могут недопонимать специфики розыска и деталей дела, но мы-то с вами профессионалы! И я прошу… считаю необходимым немедля обратиться туда и разъяснить…

– Кому разъяснить, кому?!! – оглушающе загремел в трубке грубоватый голос генерал-полковника. – Заткните им глотку!!! Выбейте хотя бы ядро группы, возьмите рацию! Сегодня же!!! «Все концы»!.. Не до жиру! Вы не представляете всей серьезности ситуации!.. Это личное приказание, понимаете, личное! И категорическое! Речь идет о судьбе операции стратегического значения. Никакие отсрочки невозможны! Если мы их в течение суток не возьмем, то завтра вас на этой должности не будет и меня здесь не будет! Мы обязаны принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю – невозможные! – и взять их сегодня! Не удастся – ничем не смогу помочь: завтрашних суток у нас не будет!..

– Понял…

– Раньше меня, очевидно, прибудет начальство… первые заместители из обоих наркоматов. Обеспечьте их всем необходимым. Но времени с ними не теряйте, а делайте спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий! Что бы вам ни говорили – «Да, товарищ комиссар!», «Хорошо, товарищ комиссар!», «Слушаюсь, товарищ комиссар!..». Однако любые действия, с которыми не согласны вы или Поляков, категорически запрещаю!.. Чьим бы именем ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте оптимальные условия! И прежде всего оградите от ненужных дискуссий и всякой говорильни с кем бы то ни было. Вы меня поняли?

– Так точно!

– Что бы ни делалось у прибалтийцев, более всего мы надеемся на вас! Передайте это Полякову… Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать, на что способны… У меня всё! Вопросы?

– Нет.

– Я буду у вас не позже… четырнадцати часов. Держите постоянный контакт с Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом! Всё!

Егоров положил трубку и, еще осмысливая и переживая закончившийся разговор, невидящими глазами посмотрел на Мохова.

– Нервничают, – сказал тот понимающе. – На них тоже жмут…

– Нервничать – это привилегия начальства, – подняв голову от документа, заметил Поляков. – А мы должны работать без нервов и без малейшего шума!.. Главное сейчас – не устраивать соревнования эмоций!.. Главное для нас – работать спокойно и в полном убеждении, что сегодня, завтра… или позднее… но если мы не поймаем, никто за нас это не сделает…

В Москве действительно беспокоились и нервничали.

В ежесуточной сводке военной контрразведки за 17 августа, поступившей в Ставку после полуночи и занимавшей всего полторы страницы, делу «Неман» было уделено девять строчек: кратко сообщалось, что в тылах 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов действует и активно разыскивается сильная, квалифицированная резидентура противника.

В этом не было ничего чрезвычайного: Ставку надлежало информировать обо всех представляющих значительную угрозу разведгруппах противника и даже об отдельных наиболее опасных агентах.

Но поскольку речь шла о фронте, где менее чем через месяц должна была проводиться ответственная стратегическая операция, Верховный Главнокомандующий, читая сводку, сделал на полях пометку синим карандашом, означавшую одновременно: «обратить внимание» и «доложить подробнее».

Эта пометка явилась основанием для взятия дела на контроль Ставкой, а днем Верховному была доставлена развернутая справка по делу «Неман», занимавшая почти две страницы. Ознакомясь с ней уже ночью и обнаружив, что действия разыскиваемых ставят под угрозу скрытность сосредоточения войск и ударной группировки в тылах 1-го Прибалтийского фронта и речь, таким образом, идет о судьбе важной стратегической операции, Верховный был крайне обеспокоен и возбужден.