— Даже так, супругой?! — невольно вырвалось у Дмитрия.

Ведь он помнил, что в городе все считали: о Гурьке, живущем в скромной саманной хате буквально в пятидесяти метрах от «замка Бонапартши», по ту сторону заброшенного парка, Анна заботилась исключительно из христианского сострадания, которое проявлялось к холостяку-конюху не только у нее одной. А еще Гайдук неожиданно открыл для себя, что заброшенную кем-то хату городской юродивый избрал очень удачно: по вечерам ходить в гости к мадам Жерми он мог, не привлекая чьего бы то ни было внимания. Словом, та еще парочка!

— Пусть моя откровенность не послужит вам поводом для ревности, мой майор.

— Не беспокойтесь, — жестко заверил ее Дмитрий. — Никакой ревности ваша близость с гражданином Гурькой у меня не вызывает.

— Не забудьте, что нам еще следует заехать за Серафимой Акимовной, — тут же с ухмылкой соперницы напомнила ему Жерми.

Майор лишь сухо поздоровался и, подняв нелегкие чемоданы Анны, направился к выходу, приказав обоим беженцам следовать за ним.

Священник тоже подался было по дорожке сада, явно намереваясь благословить их на далекий путь, однако особист жестко пресек его потуги: «Отставить! Вернитесь в дом. Только этого мне сейчас не хватало!» По инерции отец Иннокентий ступил еще два шага, осенил размашистым крестом уходящих и покорно побрел в помещение.

— О, да у вас крытая брезентом машина, — бодро констатировала Жерми, поднимаясь по самодельной металлической лесенке в кузов и усаживаясь на застеленную каким-то старым одеялом лавку по правому борту. — Как мило! Чувствуешь себя, словно в цыганской кибитке.

— Не самый худший вариант исхода, — согласился Гайдук.

— Предлагаю не расставаться с этой машиной до конца войны, который мы наверняка встретим где-нибудь в районе Свердловска.

— Уймитесь, Анна Альбертовна, — сурово предупредил ее майор. — И никаких словоизлияний во время проверок на пути следования; никаких пораженческих настроений.

— Не волнуйтесь, мой майор.

Дмитрий еще не знал, как офицеры военной контрразведки, наверняка вылавливающие сейчас на дорогах дезертиров, шпионов и уклоняющихся воспримут его удостоверение и грузовик с непонятно какими людьми на борту, а потому слегка нервничал. К тому же он не был уверен, что Вегеров не известил о его «предательстве» коллег из Запорожья, куда майор, собственно, и намеревался прибыть, чтобы доложить генералу Зеленину о выполненном задании. Там же он собирался раздобыть нужные документы и позаботиться о путевом листе для водителя, направляющегося «с семьями офицеров» в Ворошиловградскую область.

— Что же касается вас, Гурька, — с явным сарказмом произнес он кличку штабс-капитана, — то при любой проверке будьте добры соответствовать той личности, о которой речь идет в выданной вам медицинской справке. К тому же возникает вопрос: как долго я сумею объяснять ваше присутствие на этой машине?

— Не извольте беспокоиться, товарищ майор. Мне бы только за Днепр. В Гуляйполе, вотчине Махно, еще есть люди, помнящие меня.

Гайдук посмотрел на него с явным сочувствием. Намерение вернуться туда, где в нем легко распознать бывшего махновца, в самом деле мог высказывать только городской юродивый. «Но именно этот “юродивый” спас тебя сегодня от произвола обнаглевшего энкавэдиста»! — тут же попытался усмирить свою гордыню майор.

Отъезжали они от «замка Бонапартши» уже во время воздушного налета немецких штурмовиков. Однако в этот раз те не только обстреливали станцию и шоссе, но и устроили расправу над всем беззащитным городком, резвясь так, словно находились на полигонном бомбометании. Чтобы спастись от увязавшегося за ними «мессершмитта», водитель резко сошел с дороги и загнал свою машину под развесистую крону ивы, растущей у старого колодца, а Гайдук тут же приказал всем рассредоточиться по руинам заброшенной усадьбы. Немец все же прошелся очередью по кроне, однако толстые ветки и колодезный навес приняли пули на себя.

— Вам не кажется, штабс-капитан, что кое-какие моменты в вашей биографии все еще остались невыясненными? — спросил особист, как только Смолевский оказался рядом с ним, под каменным сводом руин.

Водитель и Анна нашли приют в зарослях, под стеной сарая с провалившейся крышей.

— Вас интересует, каким образом возникли и легенда «о первом анархисте Гуляйполя, советнике батьки Махно», и сам образ Гурьки?

— Так утолите же мою жажду знаний.

— Идея с образом «юродивого» возникла спонтанно. Когда, под чужой фамилией, белые заслали меня к батьке Махно, там, в обозе, оказался некий безродный полуюродивый конюх по фамилии Гурьев и по кличке Гурька. Почти что мой ровесник, он почему-то очень агрессивно воспринял мое появление в обозном отряде, причем настолько, что дело доходило до драки. Так вот, после очередной дуэли на кнутах, возникшей у нас во время выпаса табуна, я в первой же ночной стычке с белогвардейцами убрал этого идиота. А Гурькой, исходя из моего имени, а также из того, что я прекрасно пародировал погибшего, стали дразнить меня.

— И происходило это во времена, когда «батька» числился в союзниках красных? — предположил Гайдук.

— Да, что послужило прекрасным стечением обстоятельств. Поскольку получалось, будто службу я проходил на стороне красных.

— Замысел белой разведки ясен, — кивнул Гайдук. — Дальше?

— Получив новое задание, я сумел без труда, вместе с еще одним старым конюхом-махновцем, перейти в красноармейский обоз. Но и там, по моей просьбе, махновец этот стал называть меня не иначе как Гурькой, помогая тем самым создавать легенду, о самим Махно избитом «личном советнике». При этом, до самого выстрела в спину, старик оставался уверенным, что делает доброе дело, помогая мне избежать строевой службы у красных. Ну а потом очень кстати «подвернулось» ранение, а значит, и госпиталь, излечиваясь в котором я пережил крах черного барона Врангеля. Последнее же слово осталось за справкой, выданной начальником госпиталя на вполне законном основании…

— Что и было в свое время старательно проверено, — мрачно, как будто весь провал с проверкой Смолевского лежал на его совести, подтвердил майор, скомандовав при этом: — Всем вернуться к машине!

Серафима с дочерью уже ждали их во дворе, по ту сторону ворот, дабы не привлекать излишнего внимания и не вызывать вопросов у соседок. Как только грузовик остановился, женщины прощально прильнули друг к другу.

Майор и водитель метнулись к калитке, давая понять, что время для прощания истекло. Они забросили два чемодана и небольшую сумку с едой в кузов, сразу же помогли подняться туда и их владелице.

— Ты-то сама какое решение приняла? — сдержанно поинтересовался особист у Евдокимки.

— Пока что остаюсь, из города уйду с госпиталем.

— Только обязательно.

— Если попаду в окружение, стану партизанить. Карабин у меня уже есть. Пистолетом разживусь у какого-нибудь немецкого офицера.

— Нет, ты только послушай, Дмитрий, что она говорит! — склонилась над задним бортом Серафима. — Карабин у нее есть, а пистолетом она «разживется»! Кого я воспитала на свою голову и как я могу оставлять ее одну?!

— Сидеть! — упредил майор попытку Серафимы покинуть кузов машины. — Прекратить истерику! А ты, — обратился к Евдокимке, — перестань доводить мать своими фантазиями до инфаркта.

— Вот теперь-то она и начала проявляться, истинная сущность прозвища-фамилии Гайду»[247], — не унималась Серафима.

— Но-но, попрошу не преувеличивать! Я ношу ту же фамилию, — ухмыляясь, напомнил ей особист.

— Да ну вас! — махнула рукой Серафима. — «Гайдуки», одним словом. Поступайте, как знаете. Я бессильна.

— Оставаться здесь на ночь не советую, — Дмитрий вновь обратился к Степной Воительнице. — Поскольку ночью немцы намерены высадить десант и на окраинах, наверняка развернется бой, тебе лучше находиться в охраняемом госпитале, вместе с остальным медперсоналом. Тем более что там ты понадобишься и как санитарка.