Адмирал и сам знал о катастрофическом положении в Восточном секторе. Как, впрочем, и в двух других. В самый раз не о наступлении думать, а отводить войска еще ближе к городу, максимально сокращая линию фронта ради насыщения ее живой силой, да зарываться в землю, превращая в опорный пункт каждый хуторок, каждое здание – в предместье. Ясно, что все это Жуков осознавал. Однако для него важно было услышать такие вот слова поддержки, подкрепленные знанием реального положения дел, слова обычного человеческого понимания. Причем услышать их прежде всего от полковника Бекетова, чье мнение ценили не только в штабе и Военсовете оборонительного района, но и в штабе флота.

– Все, что вы, милейший, только что изложили и еще способны изложить, – резко поднялся из-за стола командующий, увлекая за собой полковника, – звучит веско, а главное, убедительно. Выходит, я не зря начал обсуждение этой директивы Военсовета флота именно с вами. Но, исходя из сказанного, вам поручение… Собственно, не столько поручение, сколько просьба: подготовьте проект письма нашего Военсовета обороны командующему флотом. Оно, конечно, должно быть деликатным, дескать, «мы готовы выполнить любой приказ», но в то же время достаточно реалистичным, а потому – принципиальным.

Бекетов поморщился, покряхтел… Он терпеть не мог бумаг; особенно таких вот «ублажающих», как он называл их, писем, и всегда составлял их крайне плохо – с изложением на бумаге у него обычно возникали трудности. Но терзаний его адмирал не ведал и продолжал:

– Основная мысль нашего донесения должна быть предельно ясной: Военсовет и штаб оборонительного района считают, что успех задуманной операции возможен только при условии серьезной поддержки со стороны командования живой силой, мощной корабельной артиллерией, а также бомбардировочными и истребительными эскадрильями. Добро бы еще подключить штурмовую авиацию.

Высказав все это с потупленным взором, адмирал неожиданно поднял глаза и встретился взглядом с полковником. Этими взглядами они способны были сказать друг другу значительно больше того, что произнесено словами. Они предвидели, каковой будет реакция штаба флота. В последнее время там нервно воспринимали любую просьбу одесситов о серьезных подкреплениях, множество раз давая понять: резервов, как таковых, у флота нет и взяться им неоткуда. Последнее отдают, хотя уже надо бы всерьез подумать об обороне главной базы флота – Севастополя. Однако тут же возникал вопрос: что в таком случае делать с обороной Одессы: уводить войска в Крым, оставляя в городе партизан и подполье? Заманивать противника в городские кварталы, чтобы перемалывать его части в уличных боях? Тем более что принять решение о сдаче Одессы может только сам Верховный, который, судя по всему, торопиться с этим не намерен.

– … Если мы не составим такого донесения командующему флотом, не аргументируем, вся вина за провал десантной операции и наступления ляжет на нас, – как бы подытожил итог сомнений командующего полковник Бекетов.

– Прежде всего, нужно добиться отсрочки десанта, чтобы подготовиться к удару основных сил.

– При этом жестко конкретизировать, какое именно пополнение, с какой техникой и в какие сроки нам понадобится. И просить нам придется, как минимум, одну полноценную кадровую дивизию, с полным штатом личного состава и вооружения, а кроме того… – договорить полковник не успел. В проеме двери появилась голова адъютанта командующего.

– Товарищ контр-адмирал, у аппарата радиосвязи командующий флотом. Просит вас.

– Сам командующий?! У рации?!

Бекетов понимал, что Жукову было чему удивляться. Разговор по радиосвязи никакой особой шифровки не предполагал. Да и на связь с ним лично командующий выходил только однажды, к исходу первого дня войны. Однако связь тогда еще была телефонной, по закрытой правительственной линии. Значит, ситуация действительно из ряда вон выходящая.

В тот день в расположение батальона штабная машина так и не пришла. Около десяти утра позвонил порученец Бекетова и передал приказ командования: любой ценой продержаться до полуночи, затем отвести батальон на основную линию обороны.

– Значит ли это, что решение полковника Бекетова?.. – попытался выяснить судьбу своей поездки в город майор, но порученец резко прервал его.

– Решение полковника, как всегда, остается в силе. С тем только уточнением, что вы со своими людьми должны явиться в штаб завтра. Насколько мне известно, вопрос о вас решается теперь в штабе флота. Он на контроле у самого командующего, у вице-адмирала.

– Все настолько серьезно?

– Когда решается судьба обороны Одессы – это всегда серьезно. А решается она очень трудно.

Офицеры понимающе помолчали.

– Мне-то казалось, что вызов в штаб оборонительного района связан с поездкой в Севастополь.

– Разве я сказал, что она отменяется? – сухо парировал капитан-порученец. – Это все, что я пока что могу сообщить вам, – еще жестче упредил он дальнейшие расспросы. – Машина прибудет за вами в девять утра.

Удрученное уничтожением своего десанта, румынское командование в этот день вело себя, на удивление, спокойно: ни артобстрелов, ни атак, даже ружейных перестрелок – и тех не возникало, хотя расстояние между окопами позволяло это. Зато осень пыталась напомнить о себе в первый же календарный день: было пасмурно, изредка моросил дождик и со степи почти непрерывно дул холодный северный ветер. Порой Гродову казалось, что где-то неподалеку, в глубинах степи, уже выпал снег.

– Не жалко, комбат, такие позиции врагу оставлять? – позвонил ему под вечер майор Кречет. – Подтрибунально прекрасные позиции.

Гродов поиграл желваками. Вопрос был задан таким тоном, словно он намерен бежать с перешейка, преступно оставляя его врагу.

– Это не первая территория, которую нам приходится оставлять. Настанет время – вернем.

– Да нет, я в чисто человеческом аспекте… – слегка стушевался Кречет, понимая, что беседа может пойти не по тому руслу, которое он намеревался проложить.

– Эмоции здесь излишни, так диктуют обстоятельства. Согласен: Большеаджалыкский перешеек словно бы специально создан для обороны, – миролюбиво объясни Гродов, хотя причины, побудившие бывшего командира дивизиона прибегнуть к этому звонку, оставались неясными. – Но последовал приказ…

– Эмоциями тебя, Гродов, не проймешь, это давно замечено. Впрочем, не в этом дело.

– В чем же тогда?

– Твой батальон понес значительные потери, а мой только что, накануне уничтожения батареи, сформирован. Кроме того, в штабе полка мне сказали, что из батальона ты уходишь.

– Очевидно, это не такая уж большая тайна, если об этом уже говорят даже в штабе полка.

– И предположение есть, что назначить тебя могут теперь уже не ниже, чем на должность командира полка, слишком уж ты на хорошем счету в штабе оборонительного района.

– Не исключаю и такой вариант.

– Так почему бы тебе, майор, не исключить и еще один вариант? Тебе наверняка понадобятся заместители командира полка, начальник штаба, в крайнем случае… Понимаешь, к чему клоню? Да мы с тобой на эту тему уже говорили.

– А не опасаетесь, майор, что вам трудно будет терпеть меня в одном полку, рядом с собой?

Кречет проворчал нечто нечленораздельное, натужно посопел в трубку и, процеживая каждое слово сквозь сжатые зубы, проговорил:

– Напрасно ты так, Гродов. Карьеру в одиночку не делают. Вчера я был твоим командиром, завтра ты станешь моим, а послезавтра – поди знай… Поддерживать нужно друг друга, комбат; не нам первым идти таким образом к генеральским лампасам. Большими друзьями мы с тобой так и не стали, не сложилось, но ведь и врагами тоже не были. Так что ты подумай, Гродов, подумай…

– Уже подумал, но только вот о чем. Перед уничтожением моей батареи вы признались, что имеется небольшой запас противопехотных и противотанковых мин, а также два профессиональных минера.

– И сейчас не отрицаю: имеются, – неуверенно отреагировал Кречет, совершенно не ожидая, что разговор может завершиться столь неожиданной просьбой. – И мины, и минеры. Тут все подтрибунально, майор Гродов, – с явным вызовом возвестил бывший командир дивизиона.