Они встретились в Сеще: Аня, Венделин, Ян Большой, Стефан, Люся, Паша, Варвара Киршина. У развалин взорванной сещинской тюрьмы, напротив сгоревшего Аниного дома, вспоминали они павших побратимов по подполью — Костю Поварова, Яна Маньковского, Ваню Алдюхова, Мотю Ерохину и многих других, думали о тех, чья судьба тогда была неизвестна — о Вацлаве Мессьяше и Герне Губерте…

Друзья встретились, чтобы проститься. Одних звали вперед военные дороги, другие оставались на пепелище. Мало было сказано слов, но многое сказали глаза в эти минуты расставания. Сколько счастья и ликующей радости в этой короткой встрече, в их смехе, словах и улыбках! И какая невысказанная и невыразимая грусть таилась в том же смехе, в тех же словах и улыбках, в молчаливых паузах, в глазах друзей, в их прощальных рукопожатиях.

— Будь здрава, Анюто!

— До видзения, панна Аня!

— До свидания, друзья! До свидания, Вендо, Стефан, Янек!…

Александр Щелоков

Предают только свои

"Коллекция военных приключений"

Андрей лежал на горячем песке, подставив солнцу прокаленную до цвета бронзы спину. С океана на берег тянул легкий ласковый бриз. Пахло йодом и преющими водорослями, которые на сушу выбросил ночной шторм. У самых ног, набегая на песок, умиротворенно шипели утратившие ярость волны. Солнце приятно согревало кожу.

«Значит, сегодня, — в который раз подумал Андрей, не в силах унять волнение, хорошо знакомое спортсменам, ждущим старта. — Что ж, может быть, даже лучше. Неизвестность часто бывает страшнее самой опасности. А тут сразу либо пан, либо пропал. Больше не придется переживать, волноваться…»

Андрей перевернулся на спину, запрокинул голову на руки и закрыл глаза, стараясь успокоиться. И все же ожидаемое успокоение не приходило.

Тогда он сел, расправил плечи. Зачерпнул полную пригоршню сухого, горячего песка и стал осторожно тонкой струёй пересыпать его на левую ладонь. Песок тек между пальцев как струйка воды. Песчинки, прилипшие к пальцам, сверкали на солнце золотыми чешуйками…

Стараясь отвлечься, Андрей попытался вспомнить Профессора — своего наставника полковника Корицкого. Постарался и не смог. Образ Профессора подрагивал, рвался и расплывался, как туман на ветру. Зато ясно вспоминались вещи Корицкого, его случайные слова, жесты. Андрей с удивительной точностью представил трубку Профессора, вырезанную в форме головы черта. Корицкий курил только у себя в кабинете, и трубка была единственным предметом на его рабочем столе. Этот стол всегда оказывался пустым, едва только кто-то входил к Корицкому.

Когда они виделись в последний раз? Кажется, давным-давно, а ведь по календарю всего только три года назад. Три года и восемь тысяч километров разделяли теперь Ученика и Профессора. Далеко, давно… Стоит ли вспоминать? Есть дела более близкие и более важные…

Андрей лениво перевернулся на живот, из-под руки внимательно оглядел пляж, потом мельком — море. Косой парус яхты маячил у самого горизонта. Это был легкий поворотливый швертбот. Андрей уже дважды видел его с достаточно близкого расстояния и хорошо запомнил приметы. Изящные обводы яхты сверкали коричневым свежим лаком, от кормы до носа по бортам тянулись ломаные линии фосфоресцирующих молний. У их оконечностей белела аккуратная надпись: «Moth» — «Мотылек».

Быстрый взгляд на часы. Стрелки почти сошлись на двенадцати.

Полдень. Начало самой жары.

Андрей вскочил, отряхнул песчинки с ладоней и ленивой походкой двинулся к лодке. Подошел. Взял в руки тяжелое весло, как штангу, расправил грудь, присел несколько раз, разминая ноги. Делая в упражнения, зорко огляделся по сторонам, замечая каждый пустяк, маломальскую мелочь.

Пляж выглядел пустынным. Только у редкого соснячка вдалеке от места, где начинался коренной берег, стоял белый спортивный автомобиль с откидным верхом.

Андрей сел в лодку и в два гребка отогнал ее от берега. Волнение прошло, его томило лишь ожидание.

Даже на экзаменах Андрей волновался сильнее. Сейчас он держался спокойно, уверенно. Только во рту сделалось сухо, и язык стал непомерно большим и шершавым. Но это могло произойти и от жажды, хотя пить он совсем не хотел.

Андрей судорожно сглотнул слюну и по-спортивному лихо, будто брал старт в регате, налег на весла. Примерно кабельтов гнал лодку резкими упругими толчками, потом сбавил темп.

Торопиться незачем. Все его действия расписаны по секундам. Только через десять минут (ни раньше, ни позже) он должен пройти мимо буйка, отмечавшего песчаную банку.

Кто разрабатывал детали плана операции, Андрей не знал, а раз ему это не сообщили, то интересоваться не следовало. Главное — выполнить все, как предписано. Об этом не раз предупреждал Корицкий. А он-то знал тех, с кем Андрею предстояло столкнуться, знал, какие трудности встанут на пути подопечного.

Корицкий… Этот человек всегда интересовал Андрея, но спросить о чем-либо личном Профессора никогда не хватало решимости. Да и не хотелось прослыть слишком уж любопытным. А сам Корицкий не касался своего прошлого. Вспоминал о каких-то деталях лишь изредка, когда его сердил Андрей, не выполнивший одно из каких-либо пустяковых заданий.

— Память нельзя терять! — говорил Профессор с чувством. — Память в нашем деле — и победа, и поражение.

Однажды, произнеся эту нравоучительную фразу, Корицкий замолчал, словно споткнулся на слове. Несколько раз пыхнул трубкой, посмотрел на Андрея пристально и сказал:

— Был со мной глупый случай. Проснулся в Женеве в отеле «У озера» и чувствую — все, пропал. У меня три паспорта. Три легенды. И вот вдруг забыл, кем был вчера вечером, когда снимал номер. Забыл, на каком языке разговаривал. День тогда выдался напряженный, трудный. Вымотался до предела, до края физических сил. Едва добрался до постели — рухнул в сон, как в могилу. Не зря говорят — бегу, значит, жив. Упал — пропал. Упал и я. Трудно поверить, но память отрезало как ножом. Что пережил, не опишешь. Лежу, вставать нет желания. Потом вошла о горничная. Произнесла «Гутен морген», и я воскрес…

Корицкий постучал пальцем по лбу.

— Берегите машинку, молодой человек. Берегите и тренируйте.

Андрей чувствовал, что Профессор любит его, заботится о нем, думает постоянно, но большего, чем обращение «молодой человек», в своих отношениях с учеником Корицкий себе не позволял.

Мельком взглянув на часы, Андрей похлопал веслами по воде, поднял их на борт и лег поперек банок, подставив живот и грудь солнцу.

Лежал, прислушивался к тиканью часов.

Потом вдруг сел, резкими гребками отогнал лодку мористее. Неподалеку от него, как спелый большой помидор на зеленой тарелке моря, покачивалась красная головка буйка.

Швертбот, склонив косой парус к самой воде, легко скользил по волнам, игравшим солнечными зайчиками, и контуры яхты подрагивали в зыбком мареве.

Еще несколько энергичных гребков. И опять взгляд на часы. Мимо, распушив седые усы бурунов, пронеслась моторка. Андрея обдало перегаром бензина, лодку качнуло набежавшей волной.

Андрей поправил темные очки, прикрыл ладонью подбородок и посмотрел вслед моторке. Увидел только загорелые плечи рулевого и белый шарфик на его шее.

«Наши», — подумал Андрей, во множественном числе определив своего единственного помощника, ко всему ему не известного, и сразу приналег на весла.

Медлить было нельзя.

Лодка шла вперед, легкая и послушная, как девушка в танце.

Андрей гнал ее туда, где только что виднелся парус. Сейчас море до самого горизонта было пустынным. И след моторки растаял, будто ничего не произошло, ничего не случилось.