— Эксперименты на военнопленных?

— Вовсе не обязательно. На военнопленных можно было экспериментировать далеко не всегда: хабитус их таков, что многие процессы протекали бы не как в организме, находящемся в нормальном состоянии.

— Постой, Сулейманыч. Ты думаешь, эксперименты могли ставиться на…

— А ты категорически не допускаешь? Но кроме медицины драматической и трагической, когда экспериментируют на себе, есть еще и медицина уголовная. Во всяком случае, я не стал бы отвергать ее существование.

— Кого же они там, по-твоему… пользовали?

— А черт его знает. Преступники. Просто больные, взятые из обычных клиник. Расово неполноценные. Мало ли… Тогда понятно, почему этот милый доктор боялся, что их могут сначала поставить к стенке…

— Жутко весело, тебе не кажется?

— Веселее некуда. И, к сожалению, если наша версия хоть в какой-то мере правильна, это означает, что истина — за майором Ивановой. Это такой кусочек истории, который взрывать нельзя.

— Все равно, это в прошлом…

— Если бы весь фашизм был в прошлом, тогда другое дело. Но он далеко еще не покойник… Ладно, давай займемся нашими взрывами, это куда веселей.

Работа была не очень сложной, но достаточно нудной и требовала времени; меня самого удивила та охота, с какой я за нее взялся. Нужные формулы сами всплывали в памяти, заглядывать в справочники почти не приходилось, и все получалось быстрее даже, чем я ожидал. Во время работы у меня было ощущение, какое бывает у завсегдатаев оперы, когда уже звучит увертюра, но занавес еще закрыт, действие не началось, и в то же время уже идет, и вы слушаете музыку с двойным удовольствием: и потому, что сама она хороша, и потому, что, когда она отзвучит, начнется что-то другое, уже известное вам и в то же время каждый раз новое, потому что даже один и тот же солист не может спеть два раза совершенно одинаково. Я взял себе два варианта, оба с упреждением, Лидумс за соседним столом занимался случаем одновременных взрывов; так мы сделали потому, что считал я быстрее. Он закончил чуть раньше меня и спокойно ждал, пуская дым, разглядывая законченный мной первый вариант, в котором верхний заряд должен был взорваться с запозданием, после того, как внизу уже грохнет.

Наконец, я выключил калькулятор и с удовольствием потянулся.

— Доволен? — спросил Лидумс не без ехидства.

— Кончил дело — гуляй смело.

— Гуляй, ребята, — кивнул он. — Теперь скажи: ты хоть что-нибудь в этом понимаешь?

— Ни грамма, — откровенно сознался я.

— Вот и я не больше. И это мне не нравится.

Когда Лидумс чего-нибудь не понимал, — а бывало это редко, — настроение у него сразу портилось, и окружавшим приходилось солоно. Но потом он включал свой мыслительный аппарат на полные обороты, и выводы возникали — иногда, впрочем, на первый взгляд абсолютно фантастические. Сейчас я ожидал того же, и полная иррациональность ситуации меня пока еще не очень беспокоила.

— Дай сюда, — сказал он. — И погляди мой.

Я посмотрел его вариант. Он был ничуть не лучше.

— Главное, — сказал Лидумс, — что я не вижу в этом никакой логики. Никакого смысла. Это не подрывное дело. Это бред алкоголика. Можешь смеяться надо мной сколько угодно, но я не понимаю, зачем им понадобилось закладывать верхний заряд. Сильно уповаю на то, что сегодня твоя голова работает лучше моей.

— Тщетные надежды, — сказал я. — Мне тоже непонятно. Что мы в конце концов имеем? Лучше пока не касаться всей предположительности наших данных, того, что мы не знаем, какое там может быть упреждение: секунды, минуты, часы… Что тут у нас вышло? Вариант один: первым взрывается нижний, основной заряд. Сила взрыва такова, что не выдерживает ни одно перекрытие за исключением, может быть, самого верхнего. Внутри — полное уничтожение, но на поверхности земли последствия взрыва почти или совсем незаметны. Затем происходит второй взрыв, верхний. Он перебивает верхнее перекрытие, и одновременно поднимает на воздух десять метров грунта. Общая конфигурация заряда такова, что грунт этот практически не падает в возникшую воронку, но образует на некотором расстоянии от нее кольцевой вал. Своего рода модель лунного кратера. Какой в этом смысл?

— Никакого, — буркнул Лидумс.

— Второй вариант: одновременность. При этом ударные волны встречаются примерно на уровне второго этажа, двухстороннего обжатия перекрытий не происходит и они, как и в первом варианте, все перебиваются. Но поскольку нижний заряд мощнее, с учетом многократного отражения, выброс вещества на поверхность будет несколько больше, чем в первом варианте, и кроме грунта наверху могут оказаться какие-то обломки внутреннего оборудования. В этом ты видишь смысл?

— Ни малейшего, — Лидумс пожал плечами. — А ты?

— Ровно столько же.

— Сказочно. Давай третий.

— Сначала взрывается верхний заряд. Перебивается перекрытие и выбрасывается грунт. Возникает как бы колодец от поверхности до внутренности третьего этажа. Затем срабатывает нижний заряд, и на этот раз весьма значительная часть того, что находится в помещениях, выбрасывается на поверхность — хотя бы в виде обломков.

— В этом варианте есть хоть какая-то мысль, — хмуро проговорил Лидумс, — но мысль сумасшедшая. Понятно — что может произойти. Совершенно непонятно — кому и зачем это могло понадобиться.

— Пока мы туда не проникнем, — сказал я, — ничего больше мы и не поймем.

— Легко сказать — проникнуть… У тебя возникла хоть тень представления — как это сделать?

— Нет еще.

— Вот… Досадно, конечно, что об уничтожении на месте теперь никто даже разговаривать не станет, не только одна Иванова. А времени никто ведь не прибавит… И действительно — кто скажет, что при этом оказалось бы на поверхности? Там какие-то баллоны с газом, если дешифровальщики не нафантазировали. Хорошо, если это кислород, азот или хотя бы горючий газ. А если там какой-нибудь «табун» или иная высокотоксичная пакость? Если это попадет в атмосферу, нас вряд ли поблагодарят, как думаешь?

— Это был бы не подарок. Но может быть, через столько лет ничего страшного и не произошло бы? Придется консультироваться с химиками.

— Вот ты это и сделаешь завтра с утречка в Риге. Значит, надо всерьез начинать думать о раскупорке. Учитывая, что неудача здесь даст тот же результат, что и преднамеренный подрыв.

— Это понятно. Значит, исходим из третьего варианта?

— Видимо. Начальство будет в диком восторге, — вздохнул он. — Особенно гражданское. Будет буря…

Мы помолчали.

— Ладно, — сказал я. — Какие будут приказания?

Лидумс задумчиво глянул в окно.

— Смотри-ка, день прошел, а я и не заметил как-то. Что это, мы и без обеда остались?

— Наука заела, — усмехнулся я.

— Значит, ты — у химиков. А я тут, на месте, начну потихоньку прикидывать, как попасть в эту мышеловку. Чуть что — позвоню. И ты звони. И мне, и в округ.

— Ясно, — сказал я. — Значит, я на сегодня свободен?

— Лети, — разрешил он, — машина ждет.

Я был почти уверен, что не застану Ольгу в номере, или, напротив, она окажется там не одна. Она была одна, и спала. Я успел сходить под душ и переодеться, лишь тогда она показалась на пороге гостиной.

— Вы не умерли с голоду? — Я чувствовал себя не очень уверенно, потому что, оказавшись в номере, сразу же четко восстановил в памяти все, что произошло здесь сегодня утром, и хотя, не было моей вины в том, что я застал ее нагой, но и заслугой это не назовешь. Мне было неловко, а в таких случаях шутливая интонация лучше всего.

— А вы? — спросила она в ответ.

Я действительно хотел есть. Давно уже минули все сроки, когда в войсках по распорядку полагается получать котловое довольствие. Теперь, когда я постоянно нахожусь вне части, я порой с сожалением вспоминаю времена, когда носил погоны без просветов (не с зигзагами, конечно: до этого мне не дорасти, ушло время).