В этот раз помолчала Магда. Где-то неподалеку прозвучал пистолетный выстрел, который неожиданно породил упорную перестрелку.

– И часто здесь постреливают?

– В нашем квартале – нет, но в других постреливают чуть ли не каждую ночь.

– Неужели диверсанты обнаглели?

– Диверсанты случаются редко. Все чаще – местные грабители из Молдаванки, из тех же семейств, из которых формировалась банда Мишки Япончика. Правда, теперь с ними долго не возятся, приказано расстреливать на месте. Наверное, всех убитых таким образом со временем спишут на военные потери. Но говорим-то мы… не о том, – тут же попыталась сменить тему Ковач.

– О чем же надо?

– О том, что привело нас в эту постель.

Дмитрий нежно провел пальцами по щеке, затем долго плутал в ее коротких жестковатых волосах…

– Все, что можно было сказать о чувствах, приведших нас в эту постель, здесь же, в постели, уже было сказано. Причем без слов.

– А мне почему-то казалось, что нам все еще нужно многое сказать друг другу. Причем обычными, грешными словами, которых не следует ни побаиваться, ни стесняться.

Появление Гродова в небольшом штабном зале совещания осталось незамеченным. Контр-адмирал Жуков о чем-то переговаривался со стоявшим рядом с ним, во главе стола, заместителем командующего – генералом Софроновым[310]. Два начальника секторов обороны стояли у окна, между бюстами вождей революции, и с видом заговорщиков обменивались какими-то короткими отрывистыми фразами, время от времени посматривая на контр-адмирала. Заметив Гродова, сорокалетний худощавый, жилистый комбриг Монахов тут же приблизился к нему и, прервав попытку майора доложить о своем прибытии, решительно пожал ему руку.

– Вы храбрый и мужественный командир, Гродов. Если честно, я горжусь, что вы служите под моим командованием. И очень опасался, что вас оставят в Севастополе.

– Я опасался того же, товарищ комбриг. Это было бы несправедливо.

– Правильно, майор, мы и здесь еще повоюем.

Начальник Южного сектора генерал Иван Петров держался особняком от коллег, он стоял у стола и, упираясь обеими руками о карту ООР, парил над ней, как нацеливающийся на жертву коршун.

«А ведь он, – подумалось Гродову, – готов предложить контр-адмиралу такой же план оттеснения противника с помощью морского десанта, какой недавно был осуществлен в Восточном секторе. Тем более что противник пока еще не пришел в себя и даже строго засекреченный дивизион реактивных минометов, залпы которого во время моего десанта в районе Аджалыка почему-то так и не прогремели, все еще базируется в городе».

Словно бы вычитав его мысли, генерал оторвался от карты и пристально посмотрел сквозь стекла очков на неизвестного ему майора: «Уж не тот ли самый Черный Комиссар»? Впрочем, вспышка интереса длилась недолго, и генерал вновь вернулся к излюбленному занятию полководцев всех времен и народов – очередной «картежной битве».

Самого же Гродова отвлек вошедший вслед за ним полковник Бекетов. Начальник контрразведки сухо усадил его в отдаленном конце стола, рядом с собой, и вполголоса, почти не шевеля губами, принялся представлять остальных присутствующих. Как оказалось, здесь уже находились члены военного совета ООР – дивизионный комиссар Воронин и бригадный комиссар Азаров; генерал-майор инженерных войск Хренов, давно прозванный одесситами «баррикадным генералом», поскольку, командуя строительными батальонами, он, кроме всего прочего, ведал строительством баррикад в городе. А еще – секретарь обкома партии и тоже член Военсовета Колыбанов; бывший начштаба Приморской армии, а ныне – начштаба оборонительного района полковник Крылов.

– А этот старший лейтенант? – едва заметно кивнул Гродов на сидевшего чуть в сторонке, от стола, в единственном в этой комнате кресле, офицера.

– Это и есть тот самый Тихон Небоженко[311], командир 48-го отдельного дивизиона реактивных минометов.

Гродов с любопытством взглянул на парня лет тридцати – скуластого, с загоревшим небритым лицом, который, пребывая в блаженной полудреме, вовсе не чувствовал себя здесь пресловутым «ефрейтором на генеральском совете». Совсем недавно его дивизион из тридцати шести зарядных установок, да к тому же имеющий собственное зенитное прикрытие и хорошо обеспеченный снарядами, был переброшен из Подмосковья в Новороссийск, а оттуда специальным транспортом в Одессу.

– Первые же залпы его орудий повергли румын в ужас, – едва слышно произнес Бекетов, – поскольку истребляли целые батальоны вместе с бронетехникой и прочим тяжелым вооружением. Теперь, когда обычные батареи пребывают на голодном пайке, а пехотные части понесли большие потери, на его батареи молятся во всех секторах обороны.

– Мне бы такую установку. Хотя бы одну на полк. Для предварительного, так сказать, устрашения противника.

– До сих пор, майор, вы неплохо устрашали его тельняшками.

– И это закоренелый факт, устрашали, – услышал позади себя Дмитрий. – Еще там, на Дунае, на мысе Сату-Ноу…

Оглянувшись, он увидел неслышно приблизившегося адъютанта-порученца командующего и улыбнулся ему, как старому знакомому. Впрочем, даже не оглядываясь, по одним этим словечкам – «закоренелый факт», майор мог бы определить, что рядом с ним, во втором ряду, на приставном стульчике, приземлился «вечный адъютант» Щедров, которого он помнил еще по тем временам, когда был адъютантом командующего Дунайской флотилией.

К этому человеку у Гродова складывалось какое-то особое, почти трепетное отношение. Во всем этом высоком собрании Щедров оставался единственным офицером, который, пусть и со штабистской колокольни, но был ознакомлен со всеми перипетиями его Румынского десанта. Он – единственный, кто все еще доподлинно помнил, как именно идея этого десанта зарождалась, с каким внешним военным блеском она проходила, и с каким достоинством так и не побежденный «десантный отряд Гродова» оставлял плацдарм на румынском мысе Сату-Ноу.

– До сих пор – да, устрашали даже тельняшками, – признал Гродов. – Однако вечно так длиться не может, тельняшек становится все меньше, товарищ полковник. Так что, может, все-таки придадите моему полку хотя бы один миномет из дивизиона Небоженко?

– Исключено. Разведка противника многим пожертвовала бы, чтобы заполучить секрет этого оружия, особенно его снаряда.

– И это уже в самом деле закоренелый факт, – поддержал полковника Щедров, который как адъютант командующего оборонительным районом давно отвоевал для себя право вклиниваться в разговор кого бы то ни было из штабистов, заставив воспринимать это как само собой разумеющееся. Да и кому охота была портить отношения с адъютантом командующего, к тому же – добрейшей души человеком?

Гродов взглянул на комдива минометчиков. Тот приоткрыл глаза, невозмутимо повел взглядом по залу и вновь закрыл их. Майор по-доброму позавидовал этому парню, который и здесь, и на поле боя чувствовал себя независимым и всевластным, настоящим богом войны. Такой может себе позволить подремать даже в присутствии адмирала.

Последним, как раз в ту минуту, когда Жуков демонстративно взглянул на часы, появился контр-адмирал Владимирский.

– Извините, товарищи, находился на перевязке, – сдержанно объяснил он.

– Вы не опоздали, контр-адмирал, – так же сухо уведомил его командующий оборонительным районом. – Начинаем.

– Пожалуй, пора, – ворчливо обронил командующий эскадрой, усаживаясь рядом с бригадным комиссаром Азаровым.

– Закоренелый факт, – в тон ему проворчал Щедров, по каким-то своим, сугубо адъютантским, определениям тайно недолюбливавший пришлого адмирала.

Все знали, что сегодня Владимирский должен уйти на одном из кораблей конвоя в Севастополь. Как знали и то, что комэск был недоволен решением командующего – не проводить заседание Военсовета сразу же после успешной десантной операции. Понятно, что Жукову хотелось дождаться завершения всего общевойскового наступления, которое комэск воспринимал уже как внутреннее дело местного командования. Ему же еще несколько дней назад следовало вернуться в Севастополь, вслед за командиром десантного отряда кораблей Горшковым.