— Он… честное слово, он, — горячо сказал Миша.

— Сейчас мы проверим. Ты, наверно, хочешь есть? Вот тебе закуска, — с этими словами майор передал мальчику пакетик.

— Спасибо. Честно сказать, здорово проголодался.

Пока Миша развертывал пакет с бутербродами, майор закурил и неторопливо вышел из машины.

— Подожди-ка, дружок, — остановил он Мишу. — Потерпи еще немного. Я тебя обедом накормлю.

— Да нет… Спасибо, Иван Васильевич. Мне и так хорошо, без обеда.

— Потерпи, потерпи.

Майор захлопнул дверцу и ушел в райсовет. Горько вздохнув, Миша стал завертывать еду.

— Есть очень хочется, Миша? — спросил Бураков.

— Понятно, хочется.

— Ну, так ты съешь пару бутербродов, а потом еще и пообедаешь. Не лопнешь ведь?

— Он не велел.

— Он досыта наедаться не велел, а то обедать не захочешь.

— Нет, уж лучше я потерплю.

— Как хочешь. Обстреливали тут сегодня здо́рово?

— Здо́рово. Земля качалась.

— Номер дома, значит, ты не запомнил?

— А номера там и нет. Новый дом.

— Надо было соседние дома посмотреть.

Майор вернулся скоро и, открыв дверцу, жестом пригласил Мишу следовать за собой.

— Ну, идем обедать. Я вызову заведующего, а ты смотри внимательно, — сказал он, поднимаясь по ступенькам подъезда.

Теперь Миша понял план майора и с бьющимся сердцем шел за ним по коридору. Ему почему-то казалось, что он не узнает «того».

Они пришли в столовую. Большинство столов были составлены один на другой, стулья сдвинуты в конец зала. Видимо, предполагалось мытье полов. За буфетом, при свете опущенной до стойки лампочки, сидела женщина, наклеивая талоны на листы, вырванные из какой-то книжки. Кроме нее, в глубине зала за одним из столов неподвижно сидел человек в странной позе.

Майор подошел к стойке.

— Вызовите, пожалуйста, заведующего, — сказал он.

Буфетчица подняла голову, прищурившись, посмотрела на позднего посетителя и сердито спросила:

— Зачем вам его?

— Нужно.

— Ни днем ни ночью покоя нет, — проворчала она, но, открыв находившуюся за стойкой дверь, крикнула: — Семен Петрович! Вас требуют.

Пока майор разговаривал с буфетчицей, Миша разглядывал сидевшего в глубине зала человека. Навалившись грудью на стол, он крепко спал. Шапка его была сдвинута набок, голова лежала на руках, а ноги широко расставлены. «Неужели пьяный?» — подумал мальчик. Он заметил, что майор тоже мельком взглянул на спящего и отвернулся.

Минут через пять вышел мужчина, черты лица которого мальчик запомнил на всю жизнь.

— Что вам надо? — спросил мужчина.

— Мне заведующий нужен.

— Заведующего нет. Я замещаю.

— А это все равно, — сказал майор, протягивая листок бумаги. — Вот вам записка от начальника штаба.

Мужчина прочитал записку, равнодушно передал ее буфетчице и ткнул пальцем в сторону стола.

— Садитесь за дежурный стол. Сейчас накормим. Только кухня уже не работает, разогревать не на чем.

— Неважно.

Ждать пришлось долго, пока принесли в тарелках суп. Обед полагался без хлеба, но Миша приберег все бутерброды и теперь поделился ими с «дядей Ваней». При электрическом свете он разглядел, как был одет майор. Короткая ватная куртка, темные брюки, засунутые в простые сапоги, защитного цвета фуражка. Мише было очень приятно сидеть с ним за одним столом и хлебать холодный, невкусный суп. Он ждал вопроса. Когда буфетчица, собрав листочки, вышла из зала, майор тихо спросил:

— Тот?

— Он самый, — так же тихо ответил мальчик.

Суп свой Миша съел в два раза быстрее Ивана Васильевича. Оглянувшись на спящего, он, к своему удивлению, увидел широко открытые глаза, пристально уставившиеся на него.

Мише стало не по себе, и он отвел глаза в сторону.

— Дядя Ваня… а тот смотрит, — прошептал он.

— Пускай смотрит. Пьяный, наверно.

Вернулась буфетчица, забрала ножницы и баночку с горчицей, служившей для приклеивания талонов, и снова ушла.

В это время человек, притворявшийся спящим, «проснулся», зевнул и нетвердой походкой направился к столу, за которым сидел майор с мальчиком.

Это был новый сюрприз, от которого Миша чуть не свалился со стула. В пьяном он узнал человека, который принес утром в Старую Деревню пакет с картошкой и показывал ребятам немецкие часы.

— Я извиняюсь, товарищ… — заплетающимся языком обратился он к майору. — Сколько сейчас времени?

— Без четверти, — сказал майор, посмотрев на часы.

— Извиняюсь… Я, понимаете ли, уснул тут…

— Пить надо меньше, — сухо бросил Иван Васильевич.

— Я понимаю… извиняюсь. Работа такая… Я, понимаете ли, тут в районе шофером работаю… я завтра… ну, в общем, немного выпил по случаю… Извиняюсь…

С этими словами шофер подошел к столу, ухватился рукой за спинку стула, на котором сидел Иван Васильевич, покачнулся и ловким движением передал ему какую-то бумажку. Миши он, видимо, не стеснялся, потому что после передачи письма щелкнул его по носу.

— Извиняюсь, это что, ваш сынок будет?

— Племянник, — сухо ответил майор.

— Очень приятно. Симпатичный у вас племянник… Извиняюсь. Надо спать. Утром мне за хлебом ехать.

Шофер зевнул и медленно поплелся обратно. Сев на старое место, он долго возился, что-то бормотал, но наконец успокоился и как будто опять заснул.

Мише еще утром понравился этот коренастый, крепкий человек, а сейчас он просто был в восторге от него. Ни один артист, по его мнению, не сыграл бы так правдиво роль пьяницы.

Пшенную кашу с крошечными кусочками мяса принес сам Семен Петрович. Поставив ее перед обедающими, он облокотился о стойку буфета и обратился к майору:

— Вы из МПВО, товарищ?

— Да.

— С дежурства?

— Да.

— Нового ничего не слышно? Сталинград еще держится?

— Кажется, да. Вам здесь, в райсовете, больше известно.

— Ничего нам тут не известно. Бьют немцы из Пушкина в нас — это вот нам известно. Скоро ли это все кончится?

— Скоро ли, не знаю, а кончится обязательно.

— Затягивается война. Наши не сдадутся.

— Да. Привычки такой нет, чтобы сдаваться, — сказал майор, поднимаясь из-за стола. — Простите, я тороплюсь. Поговорим в другой раз. Сколько платить?

Рассчитавшись, они вышли на улицу и сели в машину. Всю дорогу майор молчал и курил. Мише хотелось задать ему несколько вопросов, но он крепко запомнил замечание Николая Васильевича, что никогда ко взрослым не следует обращаться с праздно-любопытными вопросами и не заговаривать первому, пока не спросят.

По пути Мишу завезли на судно.

— Иди спать, Миша. Завтра я заеду к Николаю Васильевичу и увидимся, — сказал на прощанье майор.

Поднимаясь по трапу, Миша услышал окрик:

— Эй! Кто там? Ты, что ли, адмирал?

— Я.

— Шикарно, браток, живешь. На машине прикатил.

Миша промолчал. Его раздражал этот шутливо-покровительственный тон, но как отучить от него машиниста, он не знал. Самое лучшее — отмалчиваться.

— Ты что-то и разговаривать не хочешь?

— Если ты меня все время дураком выставляешь, то говорить нам нечего, — буркнул Миша, направляясь к себе.

— Погоди, Миша. Куда торопишься? — дружелюбно сказал машинист, загораживая дорогу. — Давай поговорим по-хорошему. Когда я тебя дураком выставлял?

— Всегда. Зачем ты меня адмиралом зовешь?

— Да ведь я по-дружески… Погоди. Ребята за день натрудились — и спать, я на вахте один. Посидим.

Сысоев сел на бухту каната, вытащил из кармана коробку с табаком и начал крутить из газетной бумаги цигарку. Миша хотел уйти, но почувствовал какую-то новую нотку в голосе машиниста и остался.

— Сложная, брат, штука жизнь… — глухо, со вздохом сказал Сысоев, пристраивая фитиль к кремню и ловко высекая огонь. — Похоже, что я один на всем свете остался… Видел сегодня земляка. Говорит, деревню нашу немцы сожгли, а стариков моих на тот свет отправили… Печальная картина получается.