— Ольга, помилуйте… Во-первых, почему вы решили, что понравились мне, и даже очень, как вы говорите, понравились, и что я испугался, что не смогу отойти от вас…

— Да потому, что это так и есть, и я это прекрасно чувствовала, да и вы тоже, хотя даже сейчас делаете вид, что это для вас новость. В общем, вы повели себя не как мужчина. И поэтому вас стоит поколотить. Вообще, я вас презираю. И теперь, когда я вам все сказала, оставьте, пожалуйста, меня в покое.

— Хорошо, — ответил я, продолжая идти рядом с нею, и взял ее под руку на всякий случай, чтобы она вдруг не исчезла где-нибудь так же неожиданно, как и возникла. — Оставлю. Только сначала скажите, как улаживаются ваши дела и куда вы направляетесь.

— Дела мои прекрасны. Завтра я уеду.

— Получили деньги?

— На дорогу хватит. Вы удовлетворены?

— Допустим. А второй вопрос?

— Куда я направляюсь? Спать.

— Я спросил не «зачем», а «куда».

— Туда, где была этой ночью.

— Ольга! Я бы все-таки попросил вас…

— Я лишь ответила.

— Знаете что? Вы правильно подметили во мне сильно развитое чувство долга. И поэтому я вас никуда не пущу.

— Ого! А это в ваших силах?

— Вы сомневаетесь?

— Если вы захотите тащить меня силой, я просто закричу.

— Нет, я не имел в виду силу. Но поскольку вам нужен ночлег…

— По соседству с вами, в том же номере? Но в гостиницу вы меня не поведете, насколько я вас уже знаю. Что же еще?

— А вот что. — Я старался говорить спокойно и рассудительно. — У нас, как видите, есть о чем поговорить…

— Я вижу? Что-то пока…

— Да обождите же… Есть — потому что… Потому что в ваших предположениях вы не совсем неправы. И я не хочу, чтобы вы исчезали так, растворялись в пространстве. Сейчас мы поедем в одно место, где нам будет удобно, и мы сможем поговорить без помех.

Она пристально взглянула мне в глаза.

— Хорошо. Но если вы еще раз посмеете поступить со мною так… исчезнуть вдруг, без доброго слова, без ничего, — вот тогда вы уж точно меня никогда больше не увидите.

Мы дождались автобуса. Он был набит, сидячих мест в этих машинах до обидного мало, и мы остались на площадке, около заднего окна. Нас основательно зажали; дачный сезон, видимо, еще не кончился, и люди мигрировали за город, хотя вечернее прибалтийское небо стало и совсем мрачным. Автобус полз по улице Ленина, и с каждой остановкой дышать становилось все труднее. Я сопротивлялся как мог, и все же в конце концов меня прижали к Ольге. Хоть бы она повернулась боком, подумал я; но сейчас это было уже невозможно, следовало думать раньше. Всем телом я ощущал ее дыхание. Наверное, и она — мое. Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, касаясь лицом ее волос.

— Говорите же что-нибудь! — тихо попросила Ольга.

— Не знаю… — с трудом пробормотал я. — Не умею… Спрашивайте. Я буду отвечать.

— Хорошо… Почему вы не сказали мне, кто вы такой на самом деле?

— Кто же я такой?

— Военный. Офицер.

— Вы не спрашивали.

— Это не ответ.

— Вы были для меня случайной знакомой. Ни к чему было говорить.

— А теперь? Кто я теперь?

Я промолчал, смиряя участившееся дыхание.

— Не хотите сказать? Или не знаете?

— Не знаю…

— Неправда.

— Вы знаете это сами.

— Да; но я должна слышать. Понимаете? Слышать. Неужели это непонятно?

— Ну, не здесь же! — сказал я, сердясь и прося пощады одновременно.

— Ну, хорошо… А почему вы стали военным?

— Вам не нравятся военные?

— Этого я не сказала. Почему же?

Почему… Я и сам хотел бы знать это. Может быть, из-за отца? Вообще причины бывают самые разные. Я знал одного офицера, который пошел служить потому, что ему нравилась форма. Бывает и так. Другого направил в училище военкомат, у него самого никаких других определенных целей не было, и он пошел. Третий мечтает стать полководцем. Четвертый — потому что уговорили товарищи. Но ребята из военных семей часто идут потому, что к этому образу жизни привыкли с раннего детства, он нравится им, другого они не представляют, а отцы помогают им выбрать этот путь. Правда, мой отец мне не помогал. Он погиб, когда мне было еще слишком мало лет, чтобы планировать будущее. Не знаю, где он похоронен, и вряд ли кто-нибудь на свете сможет указать мне это место. Он погиб не на фронте. Раньше. И как раз это, кажется, и заставило меня выбрать его путь: мне казалось, что я должен заменить его — хотя бы в какой-то степени. Понял я это не сразу. В армии больше, чем в любом другом месте, любят ясность, а со мной с самого начала этой ясности быть не могло. Вроде бы ко мне никаких претензий не было, и все же. Это меня обижало. Пришел я в армию не из училища, а через срочную службу. В то время ввели такой порядок: имевшие среднее образование могли на третьем году службы подать рапорт, уйти на краткосрочные курсы, шестимесячные, и, пройдя их, получить офицерское звание, пусть и самое младшее — одну заклепку, как говорилось на армейском сленге. Я подал рапорт. Мне разрешили ехать. Настал день убытия. Я снялся с довольствия, получил аттестаты. Не хватало лишь характеристики. Секретарь партбюро полка был в отпуске, его замещал майор Грачев, начальник штаба. Я ходил к нему три раза. Майор не принимал. Наконец я к нему прорвался. Он посмотрел на меня, морщась, как от головной боли, и сказал: «Не подпишу!» Я рассердился: «Кто же я по-вашему? Шпион?» Он, все так же морщась, страдая и пряча глаза, крикнул: «А откуда я знаю, кто ты?» Я повернулся, пошел в роту, бросил вещмешок на койку и вернул аттестаты старшине.

Закончив срочную, я уволился в запас, хотя тогда мне уже предлагали остаться, говорили о назначении, о присвоении звания; к тому времени кое-что успело измениться, и на партийных собраниях полка стали появляться офицеры, которых там раньше не встречали, хотя все их знали; раньше у них была своя организация. Мы с ними дружески здоровались, я понимал, что и без этой профессии в армии нельзя, но обида все же не проходила. На гражданке я окончил институт и стал работать во Взрывпроме. И только после пятьдесят шестого, когда узнал об отце, то, в чем и раньше был всегда уверен, я начал понимать, что мое место все же в строю. Специалисты моего профиля в армии никогда не будут лишними. В Вооруженные силы я вернулся уже в офицерском звании, и судьба столкнула меня с Лидумсом, с которым — вернее, под командой которого, я служил срочную. Последнее очень помогло войти в ритм службы. Мое возвращение в строй, я чувствовал, отцу бы понравилось. Чувствовал четко, потому что где бы ни лежали его останки, он весь был во мне — со всеми его ромбами в петлицах и незадолго до того полученным орденом Красной Звезды и медалью «XX лет РККА»…

Тут нахлынула новая фаланга пассажиров, бравших автобус в пешем строю, и нас с Ольгой прижало друг к другу так, что одежда наша, мокрая от пота, словно бы перестала существовать и не предохраняла больше друг от друга. Я почувствовал, что свирепею, напряг все мускулы и, не щадя чужих спин и боков, стал поворачиваться так, чтобы Ольга оказалась на фланге. Она медленно подняла глаза на меня, и мне показалось, что в ее взгляде был упрек.

— Вы сделали мне больно…

— Простите…

Она словно не заметила, что я так и не ответил на ее вопрос. Мы молчали. Я не отрываясь смотрел в окно на широкую — три ряда в одном направлении — магистраль, по которой катил теперь наш автобус, рыча дизелем. Легковые прытко обходили нас. Крутой подъем, виадук — и снова шоссе, теперь поуже, но легковые по-прежнему выскакивали из-под самого автобуса. Наконец люди стали понемногу выходить, можно было вздохнуть посвободнее и установить между нами хотя бы минимальную дистанцию. Небо тем временем стало совсем непроглядным.

— У меня нет зонтика, — сказала Ольга. В ответ я не нашел ничего умнее, чем:

— Не растаем. Не сахарные.

Она сказала со внезапной и непонятной злобой:

— Откуда вы знаете?

Но тут же покраснела и дотронулась до моего рукава.