Потрясенные этим адским зрелищем, враждующие стороны словно бы вдруг выжгли в себе всякое чувство вражды и забыли, по какому, собственно, случаю сошлись на Судном поле. Постреливая в сторону окопов, кавалерия и пехота румын начала поспешно отходить, кто – в сторону окопов, а кто – в сторону села; да и моряки тоже стреляли в их сторону как-то слишком уж незло, и, казалось, совершенно неприцельно.

– Выясни, кто был этот огненный всадник, – обратился комбат к Владыке, – и подай рапорт. Этого парня нужно представить к награде.

– Еще как нужно!

– Захватить в рукопашной коня, прорваться сквозь порядки противника и уничтожить танк, а затем… – задумчиво повел подбородком Гродов. – Словом, такого видеть мне еще не приходилось.

– Да уж, ни одна гадалка такой смерти ему не напророчила бы. Тем более – моряку.

В течение всего следующего дня румыны дважды бросали на позиции батальона авиацию и дважды устраивали артналеты. В атаку они не ходили, но окопы свои перенесли на линию между хутором и руинами, превратив их в опорные пункты. После первого артналета, когда стало ясно, что противник прекрасно пристрелялся по судну, группа Жодина оттуда была отозвана. Но как только румыны попытались превратить остов «Кара-Дага» в свою собственную базу, моряки огнем «сорокапяток», поставленных на прямую наводку, выбили оттуда их десант, окончательно превратив корабль в глыбу искореженного металла. Потеряв до половины своего состава, вернулась на общие позиции и хуторская группа прикрытия.

Под вечер Гродову неожиданно позвонил командир береговой батареи.

– Товарищ майор, разведка донесла, что румыны расположили свои окопы буквально метрах в ста от вас.

– Лихая же у тебя разведка, комбат! – рассмеялся Дмитрий. – Да только мне безо всякой разведки видно, что противник – вот он. Его окопы – метрах в ста пятидесяти от наших.

– Выковыривать их оттуда не собираетесь?

– Слишком мало людей, чтобы терять их во время штурма вражеской обороны. Да и какой в этом смысл?

– Потому и звоню, что никакого. Сейчас мы проведем артналет на две румынские батареи, которые засечены разведкой вашего полка и корабельными пушкарями. А как только мои орудия умолкнут, имитируйте атаку.

– Какую еще атаку? – полусонно спросил Гродов, приваливаясь спиной к стенке штабного грота. Он смертельно устал и стремился сейчас только к одному – поскорее уснуть. Хотя бы на часок. – И вообще, какого дьявола?!

– Главное – не увлекайтесь, – спокойно объяснил свой замысел Ковальчук. – Человек двадцать выскочили из окопов, прокричали свое бессмертное «Полундра!» – и залегли. А еще лучше – сразу же ползком назад.

– То есть, важно, чтобы, для большей поражаемости, противник лег на бруствер.

– Чувствуется логика артиллерийского мышления, товарищ майор.

– И, похоже, что у тебя приказ: «Снарядов не жалеть!», раз ты сам напрашиваешься на артналет. В таком случае признавайся: когда будешь разряжать орудия в воздух?

– До семи утра. Тайны в этом особой нет, все равно рванет так, что у ваших морячков бескозырки с голов посрывает. Ничего не поделаешь, существует реальная угроза прорыва врага и захвата батареи, – проговорил Ковальчук таким извиняющимся тоном, словно это от него зависело: взрывать орудия или не взрывать.

– Она действительно существует, – морально поддержал его Гродов. Как никто другой, он понимал, что сейчас творилось на душе у командира, которому через несколько часов придется собственными руками уничтожить свою же батарею.

– Во всяком случае, так считают в штабе оборонительного района.

– Понимаю, что такие приказы рождаются не в дивизионной канцелярии. Вот только нам, с нашими потерями, от этого не легче.

Ковальчук снова как-то виновато посопел в трубку.

– А значит, и вам приказ на отход последует уже завтра. Словом, знакомая ситуация. Разве не так, товарищ бывший комбат береговой?

– До боли в висках, – проворчал Гродов, прекрасно понимая, что после потери и этой береговой батареи долго им на восточных рубежах не продержаться.

– Мне нужны точные ориентиры расположения окопов противника и, если таковые имеются, его тылов.

– Ориентиры ты, комбат, получишь, – заверил его майор и тут же приказал ординарцу, который как раз появился в гроте, разыскать старшего лейтенанта Лиханова.

Не прошло и пяти минут после разговора Гродова с командиром береговой батареи, как со стороны Григорьевки, где расположились вражеские орудия и тыловые подразделения, донеслись первые разрывы снарядов.

– Это что, артподготовка перед вечерней атакой? – вместе с эхом третьего взрыва появился на пороге грота-землянки Лиханов.

– Можно считать и так.

– Тогда почему нет удара по окопам противника?

– Вот сейчас мы его и спровоцируем, – спокойно пообещал майор, не отрывая взгляда от карты Восточного сектора обороны. Выдели по двадцать бойцов от каждой роты и, как только артобстрел Григорьевки прекратится, поднимай это воинство в атаку. Побольше крика, шума, пальбы… Но бежать до первых выстрелов противника, причем делать это не слишком резво. Затем залечь и пятиться к окопам.

– То есть атака должна быть ложной?

– Дальше в бой опять вступит батарея Ковальчука.

– А наши орудия?

– При чем здесь наши орудия? Нам избавляться от снарядов пока что не нужно.

Они встретились взглядами и помолчали. Лиханову не нужно было объяснять, что скрывается за подобным «избавлением» и к чему приведет гибель второй береговой батареи.

– Вот, значит, как у нас теперь обстоят дела… – угрюмо проговорил он после некоторой заминки. – И в Южном секторе ситуация, думаю, не лучше.

– Что ж, спектакль так спектакль. Сейчас я сформирую отряд самураев, и мы им такое светопреставление устроим…

Прежде чем поднимать бойцов в атаку, майор все же приказал «сорокапяточникам» произвести по выстрелу на орудие, а затем передал по цепи:

– «Ура» и «полундра» орать во все глотки. Бежать не далее десяти шагов. После этого – залегаем и открываем неспешный прицельный огонь.

– Вы что, намерены лично вести бойцов? – встревожился Лиханов, который уже приготовился к тому, что поднимать в атаку своих самураев придется все-таки ему.

– Чтобы не терять остроту ощущения, в очередной раз испытать себя на способность выйти из окопов под пули врага, пойти на его штыки.

– Это вам все еще хочется испытывать себя, товарищ майор?! С какой стати? По-моему, у вас это всегда получалось. Причем совершенно естественным образом.

Гродов снисходительно улыбнулся.

– Никакие возражения по этому поводу восприниматься не могут, – упреждающе покачал головой Лиханов.

Комбат запрокинул голову и, глядя на предвечернее поднебесье, улыбнулся еще раз, более загадочно. Только он один имел право знать, каких нервов и какой выдержки стоила ему эта «естественность».

– Жодин, вспомни Румынский плацдарм, наши «концерты» перед атакой! Твой выход на манеж, сержант! – скомандовал Дмитрий, прежде чем поднять бойцов в общую атаку.

– Есть на манеж!

– Примкнуть штыки!

В общем-то, команда вырвалась у Гродова как-то случайно. Предполагалось, что атака будет потешной, и до штыковой дело дойти не может. Просто в последнее время воинственный призыв «примкнуть штыки!» стал для комбата не только своеобразной поговоркой, но и жизненным девизом. Однако отменять ее было уже поздно.

– Примкнуть штыки! – подхватили по всей линии траншей с такой готовностью, словно только что объявили об увольнении в город или выдаче дополнительного пайка.

– Владыка, Малюта и все прочие горластые – на бруствер! Свистать всех добровольцев наверх! Дистанция от локтя к локтю – пять шагов! Остальным – поддерживать атакующих огнем и криком.

Желающих набралось до двух десятков.

– Братва, полундра! – тут же выбрался из окопа Жорка. – За Одессу-маму!

– Полундра! – тут же понеслось из конца в конец Большеаджалыкского перешейка. – Рвать их на клочья, сволочей!