— А разве это неправильно? — спросил Миша. — Вот, например, такой факт… Когда снаряд или бомба близко разорвутся, то человеку кажется, что весь Ленинград на воздух взлетел… и вообще конец света. А на самом деле ерунда…

Миша волновался. Ему казалось, что Мальцев прощупывает его настроение, хочет посеять какие-то сомнения или испытывает, но для чего он это делал — неизвестно.

— Да, да, да… Все это так. Действительность существует для каждого из нас… Человек исчезает, и вместе с ним исчезает все, — сказал он и еще раз повторил: — Все!.. А что будет после него… Не все ли ему равно?

— Хоть потоп! — хмуро напомнил Миша.

— Нет. Ты меня неправильно понял, — с улыбкой сказал гость. — Для меня этот вопрос имеет особое значение. Дело в том, что здесь погиб мой сын. Да, погиб… И вот сейчас мне и в самом деле все, что связано с Ленинградом, стало как-то безразлично… Ленинград существовал для меня потому, что здесь жил и учился мой сын. По своей занятости я редко видел его… Он был примерно твоих лет… может быть, немного постарше. — Говоря это, Мальцев не спеша достал из кармана бумажник, вынул оттуда фотокарточку и протянул своему собеседнику. — Вот, посмотри…

Ничего не подозревая, Миша взял снимок, взглянул и ясно почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове. На снимке был атаман воровской шайки — Жора Брюнет. Мише навсегда врезалось в память нахальное выражение его глаз, презрительная, чуть брезгливая улыбка, высокомерное поведение. Вспомнил он и последнее… Дикий крик, вытаращенные от ужаса глаза… Здесь, на портрете, юноша был несколько иным, чем в жизни. Красивый, приятный, с приветливой улыбкой.

— Коля… Вы знали этого мальчика?

Миша поднял глаза и, встретившись с пытливым взглядом гостя, еще больше смутился. Мальцев жадно наблюдал за ним. Он видел замешательство юноши, видел, какое впечатление произвел на него портрет.

«Что же делать? Теперь не скроешь, — думал Миша. — А если врать, совсем запутаешься».

— Да, — сказал он. — В прошлом году мы с ним встречались. Его зовут Жора Брюнет.

— Звали его Георгий. Но почему Брюнет?

— Брюнет? Ну, это вроде клички или прозвища.

— А где вы с ним встречались?

— Этого я не могу сказать…

С последними словами Миша положил снимок на стол, отошел к пианино и встал спиной к гостю.

— Почему вы не можете сказать? — настойчиво спросил Мальцев.

— Не могу… Это секрет.

— Какие же теперь секреты?.. Если он погиб.

— А я-то еще живой.

— Да. Вы живой… — повторил Мальцев и, немного подумав, тихо продолжал: — Коля, голубчик… Я очень вас прошу, расскажите все, что касается моего мальчика. Ну хотя бы то, о чем можно говорить. Мне не нужны ваши детские секреты… Но если вы даже проговоритесь…

— Вы сообщите папе, — подсказал Миша.

— Нет, нет! — поспешно сказал Мальцев. — Теперь я понимаю, в чем дело… Могу вам дать честное слово. Могу поклясться чем угодно, что ни одного слова не пророню из всего того, что узнаю от вас. Я слишком уважаю Сергея Дмитриевича…

— Тем более, что уважаете, — проворчал Миша и направился к выходу.

— Куда вы?

— Я посмотрю, что Аля делает, — пояснил Миша. — Она тоже меня воспитывает.

Миша прошел в комнату Лены и тихо постучал, надеясь, что она не ответит. Но он ошибся. Лена не спала.

— Кто там? Можно, можно, — раздался голос девочки.

Миша вошел и плотно закрыл за собой дверь.

— Зажги свет, — тихо предложила Лена.

— Не надо. Я пришел просто так, — сказал Миша, подходя к кровати. — Очень, понимаешь, все сложно получилось. Боюсь запутаться. Надо бы посоветоваться, и не с кем…

— А я? — с обидой спросила Лена.

— Ты же ничего не знаешь. А рассказывать — долгая история… Такая неожиданность! Я прямо обалдел, когда увидел портрет…

— А ты все-таки скажи, Коля. Я быстро понимаю.

— Когда-нибудь в другой раз… Он оказался отцом одного парня… А я все про него знаю… про его сына. Просит рассказать…

— Что ты!.. Это такое дело…

Сейчас возле девочки Миша почувствовал себя лучше. Волнение и тревога улеглись, и в голове появилась какая-то ясность. «Так или иначе, а рассказывать придется, — думал он. — И лучше всего правду. Конечно, не всю…»

— А зачем ты пришел, Коля? — спросила Лена.

— Так… Надо отдышаться… Очень я растерялся, — сознался Миша. — От неожиданности… Сначала он такие загадки загадывал, а потом вытащил Жору… Ты спи. Я пойду к нему. Все равно никуда не спрячешься.

Миша вернулся назад. Теперь он окончательно овладел собой. Мальцев сидел на прежнем месте и, подперев голову руками, смотрел на портрет сына. При появлении Миши он поднял голову и вопросительно взглянул на него.

— Все в порядке. Спит.

Миша прошел несколько раз по комнате, все время чувствуя на своей спине упорный, пристальный взгляд гостя. «Спросит еще раз или не спросит?»

Мальцев молчал, но в этом молчании было столько настойчивого ожидания, что Мише пришлось самому начать разговор.

— Григорий Петрович… вот вы мне дали честное слово, что не скажете папе…

— Да, да!

— В общем-то дело это прошлое… Мало ли что с кем бывает!.. Но если он узнает, то сильно расстроится… Я вам, конечно, скажу. Ничего скрывать не буду… Понимаете ли… Я вашему сыну папины часы проиграл… А познакомились мы с ним в одном доме. Там собирались ребята и в карты играли. Ну и я… Сначала деньги, какие были, проиграл, а потом часы… А папе сказал, что часы украли.

— Ну, а Георгий?

— Он самый азартный был… рисковый.

— Вы с ним дружили, Коля?

— Не-ет. Какая там дружба! Два раза встречались в этом доме — и все…

— А потом? Вы знаете, как он погиб?

— С крыши свалился… Мне говорили ребята, что на крыше он с кем-то подрался… или что-то другое… В общем, с крыши сорвался и разбился.

Все это Миша рассказал с опущенной головой, и краска смущения не сходила с его лица. И это было вполне правдиво. Он стыдился своего поступка.

— Что-то подобное слышал и я… — после некоторого молчания проговорил Мальцев. — Но я не верю. Не могу поверить в такую нелепую смерть.

— Кто его знает!.. Если бы я сам видел, ну, тогда другое дело… Но насчет картежной игры вы папе не говорите, — предупредил Миша. — Теперь я больше не играю.

В это же позднее время в комнате, где жил Степа Панфилов, сидел Трифонов. Перед мальчиком лежали две фотокарточки. На одной была снята средних лет женщина, а на другой — мужчина в очках, в шапке-финке, в пальто, в сапогах, с противогазом.

— Понятно тебе задание, Степан?

— Понятно-то понятно, — с трудом сдерживая радость, сказал юноша. — А с работой как?

— С работой мы устроим. Маленький отпуск на недельку.

Вернулась из кухни мать и принялась накрывать на стол. Фотографии Степа моментально спрятал в карман.

— И нечего долго раздумывать, — совсем другим тоном заговорил Трифонов. — Неучем тебе оставаться не резон. Война скоро кончится… Сам знаешь, как наши жмут… Надо учиться, Степа. Как вы полагаете, Варвара Васильевна?

— А что я?.. Он и сам теперь не маленький. Ученье никогда не повредит.

— Совершенно верно. Без отрыва от производства окончит десятилетку, а потом, в зависимости от способностей и желания…

— Способности-то у него есть, а вот желания не вижу. Лодырничать любит.

— Когда я лодырничал?

— А всегда! — строго сказала мать и, повернувшись к Трифонову, пояснила: — Собирался своему другу окна утеплить… Все еще собирается…

— Да некогда было, мама.

— Не болтай ты, — махнула она рукой. — Некогда! Парень в лазарете лежит, пошевелиться не может, а дружки у него собак по улицам гоняют.

— Ну чего ты!.. Хватит, — проворчал Степа.

— Другие ребята-комсомольцы добровольно по квартирам ходят. Где дрова принесут, где в доме приберут, где что… Помогают людям. А ты…