Семь лет прошло с тех, пор. Больше за это время я от Ириши весточек не получала. Жива ли она, моя девочка, или нет — не знаю…

Анисья Петровна стала быстро вытирать набежавшие слезы.

— Понимаешь, Владимир Сергеевич, — сильно любила меня Ириша…

Анисья Петровна снова торопится вытереть слезы. Я с напряжением слежу за ее движениями. Хочется скорей знать — что же дальше? Нить рассказа где-то путается, и мысли мои беспорядочно громоздятся одна на другую.

Но вот Анисья Петровна снова продолжает рассказ:

— Когда Рудаковы взяли к себе Иришу, жила я с ними рядом. Вся жизнь их мне известна…

Жена Рудакова скучала, детей у них не было, поэтому и взяли они воспитанницу… Осталась Ириша сироткой, когда отца ее штейгера Макарова в штольне задавило…

Хоть и не плохо жилось Ирише у Рудаковых, никогда она меня не забывала. Все, бывало, забежит ко мне, пощебечет. С самого раннего детства она ко мне привыкла. А уж до чего привязана была — и передать трудно… Все это я тебе, Владимир Сергеевич, рассказываю к тому, что, если жива Ириша, в нашем деле она нам очень полезной может быть… А теперь о главном. Дело-то в том, что увез с собой Рудаков материалы большой разведки по реке Буринде. Это я хорошо знаю, потому что много об этом шумелось на прииске…

Уложил он бумаги в сундук. Туда же запрятал и книгу одну в красненьком сафьяновом переплете…

Говорит старуха и при каждой фразе значительно головой кивает. И каждый раз подтверждаюше взглядывают на меня Бахтеев и Иван Григорьевич. Лучше, дескать, парень, лучше слушай!

— На книге буква золотом отпечатана: «Р»… Знаешь нас, баб? Мы секреты любим! Так вот, жена Рудакова и шепнула мне на ушко, что муж за книгу эту полжизни отдаст. И дальше, глупая, рассказала, что как только вернутся они…

— Воротиться, гады, хотели! — вырывается вдруг свирепо у Бахтеева.

— Да ну тебя, погоди! — машет рукой старуха. — Так вот, как только, мол, вернутся, сейчас же Буринду станут работать, потому что золото там богатейшее. А уж где именно то золото, так про то в этой красненькой книжечке и сказано…

Вот, голубчик, Владимир Сергеевич, какая история!

Старуха положила мне на плечо свою руку. Я гляжу на нее и жду поручений…

— А теперь я добавлю, — говорит Бахтеев. Брови он нахмурил, вид у него суровый. — На прииске нашем для рабочего класса сейчас тревожное обстоятельство! Шепчутся по углам ребята и, думаю я, не даром!.. Отвалами старыми арендатор глаза отводит. Метит же он в другое, прохвост, — в Буринду. Недаром он планы искал!

Бахтеев вскакивает и, волнуясь, начинает ходить по комнате.

— Неужели же классовому врагу мы должны россыпь отдать?! Ведь он, гад, выхватит из нее все богатство, а потом испоганит и бросит!

— Али не было случаев? — сейчас же поддерживает Иван Григорьевич. — На хищничестве капиталы наживали!..

— И думаем мы… — спокойно говорит Бахтеев, но я прерываю его и за него доканчиваю:

— Что надо найти тетрадь в сафьяновом переплете!

— Во-во! — с облегчением и восторженно заключают они оба.

Я наклоняюсь к столу, подавленный увлекательной тяжестью предприятия… Что же придумать?!

— Посмотри, — обращается ко мне Анисья Петровна, — вот книги, что остались от Рудакова. Должно быть, в сундук не ушли… Может, пригодятся?

Перелистываю. Книги по горному делу. На заглавной странице у каждой почему-то штамп «Розенфельд». Не нужны!

И опять тихо и взволнованно начинает говорить Бахтеев:

— Мы бы по партлинии к властям давно обратились. Да ведь не с чем! Арендатор и есть арендатор. Это все знают. И сейчас ему палки в колеса совать нельзя. На данном этапе он нужен… Но вот если он действительно рудаковские материалы имеет, а нас только за нос водит, — тогда другое! Тогда уж выйдет, что он обманом концессию получил, потому что богатую россыпь советскими силами выгоднее разрабатывать!.. Вот и надо раскопать эту штуку. Доказать нам надо… Берись-ка ты за это, Володя!

— Поезжай в Ленинград, — шепчет Анисья Петровна, — разыщи жену Рудакова и Иришу. Она уже большая теперь девушка, все понимает. У нее спроси о тетради…

— С женой помолчи, — советует Бахтеев. — Да и Ирину сначала узнай, чем она дышит, а уж потом говори. А если случится такое, что обе упрутся, тогда, понятно, к властям!

Отечески наставляет и Иван Григорьевич:

— Город ты знаешь, человек ты ученый. Отсюда тебя все равно выставляют, в чем же дело?

— Пятнадцать лет, как не был в Ленинграде, со времени ссылки… Но — поеду, конечно!

— Денег мы тебе собрали, — говорит Бахтеев. — Двадцать червонцев хватит?

— Денег мне, пожалуй, не надо, — отвечаю я. — У меня как раз двухнедельный отпуск, да за трестом зарплаты много! Ведь некуда здесь тратить…

— Нельзя, — гудят в один голос мои соучастники. — Дело артельное!

Широченные, совершенно нечаянные горизонты распахиваются передо мною! Я увижу жизнь, от которой был оторван долгие годы… Огромный город, новые люди!.. Заманчиво после снежных хребтов Алатау!..

— Я письмо напишу, — говорит Анисья Петровна, — там примут тебя, как родного!

Когда мы топчемся в темных сенях, отыскивая ручку двери, Иван Григорьевич беспокойно вдруг вспоминает;

— А где план?

Я прикладываю руку к боковому карману:

— Здесь!..

Когда я пришел домой, мне показалось, что кто-то был в моей комнатке. Замок у нее простой. Отпирается любым ключом, а соседи давно заснули.

Ну, право же, был! Залезал даже в ящик стола — готовальня заложена не туда, куда я ее обычно прячу!..

Итак, я уехал.

Сейчас я в нашем городе. Хлопочу, получаю деньги. Билет на ленинградский поезд лежит уже у меня в кармане.

Я в вихре действий. Бегаю, устраиваю свои дела, — целиком захвачен поездкой.

Проекты, один другого увлекательнее, воздвигаются в моем воображении блещущей пирамидой.

Отпуск свой я использую до последней возможности. Забираю даже свои этюды: может быть, при случае покажу их художникам.

Новые люди, книги, музеи, музыка — черт возьми, какой ошеломляющий водопад человеческих достижений ожидает меня! Но стержень всего — все же мое поручение. Оно — моя нить, вдоль которой я буду идти в страну чудес!

Между делом забегаю домой к старичку — горному инженеру, давнишнему моему наставнику в приисковом деле.

По своему обычаю он сидит и пишет. Увидев меня, обрадованно снимает очки. Когда-то мы много горя хватили вместе в научной экспедиции по горам Саяна.

— В отпуск отправились? Хорошо! Но за другое хвалить не могу…

— За что? — удивляюсь я.

— Что за история у вас с арендатором вышла? Он приехал и всюду кричит, что вы ему план какой-то не дали. И, знаете, даже больше! Он утверждает, что план этот вы взяли себе. Хочет возбудить дело. А может быть, уже и возбудил!

У меня невольно сжимаются кулаки. Я начинаю обстоятельно все рассказывать. Но о лицах, пославших меня в Ленинград, и о самом поручении не упоминаю. Представляю все дело как исключительно личную попытку, связанную с поездкой в отпуск.

Он слушает напряженно. Задумывается, когда я заканчиваю.

— Может быть, — осторожно соглашается старик. — От Максакова станет! Уголовщина раньше была делом обычным. Пустые площади продавали, — улыбается он. — Бывало, подсыпят золото в контрольные шурфы и продадут! Не то, что тетрадь какую-то упереть!

— А теперь, — окрыляюсь я его словами, — из ненависти к революции и подавно устроят!

— Не был ли этот Максаков в деле у Рудакова? — продолжает старик. — Как будто бы оба они из Ленинграда?.. Возможно, от Рудакова он и знал о богатстве Буринды. А о плане ему могли сообщить сотрудники вашей конторы. Ведь так?..

Я молча киваю головой.

— Положение, конечно, нелепое. У вас есть план, но нет описания, а у Максакова — какие-то сведения, но нет плана! И обе стороны бессильны…

Старик разводит руками, думает, а потом вдруг озабоченно предостерегает меня: