Лишь после того, как несколько звеньев бомбардировщиков ушло в глубь придунайской степи, направляясь, очевидно, к Днестру, около двух десятков самолетов вновь атаковали Измаил. Город тут же ощетинился огнем зениток, а на степных разворотах противника поджидали пилоты флотской эскадрильи. Но самое ужасное заключалось в том, что всем уже было ясно: началась та самая, «если завтра война…»

Это была уже четвертая[224] и, наверное, наиболее массированная переправа румынской пехоты, причем на сей раз противник нацеливался на стык пограничного отряда и десантного батальона.

Войдя в мертвую зону, в которой они уже оказывались недосягаемыми для береговой артиллерии, полузатопленные баркасы, плоты и шлюпки прорывались к отмели, все увеличивая и увеличивая численность десанта, притом что еще какое-то время береговые батареи румын пытались прикрывать их, усыпая снарядами район дамбы и прилегающие овраги, чтобы расчистить место для плацдарма.

Оставив в штабном блиндаже только радиста, Гродов взял свой последний резерв, четверых бойцов и, усилив им роту Владыки, вел огонь, расположившись в промежутке между двумя ручными пулеметами. Пользуясь тем, что большая часть ружейно-пулеметного огня все еще была прикована к подходящим плавсредствам, румынские пехотинцы, усиленные подразделением немцев, сразу же выдававшими себя в легкой рассветной дымке характерными касками и автоматными очередями, уже упрямо цеплялись за прибрежную полоску земли.

Выискивая любое естественное укрытие, а также прячась за приставшие к берегу и развернутые к нему бортами шлюпки, противник создавал для себя иллюзию некоего плацдарма, пытаясь с помощью подкрепления не столько углубить его, сколько растянуть по фронту.

– Эй, кто там у вас, в окопе, из командиров? – донеслось до слуха Гродова из превращенной в окоп снарядной воронки, образованной за цепью залегших пограничников.

– Да хоть весь генштаб! Интересуюсь, знать, кабальеро, кто нами интересуется? – на одесский манер ответил Малюта.

– Здесь – начальник заставы капитан Ревенко.

– А рядом со мной – командир десантного батальона капитан Гродов! – тут же архиерейским басом известил пограничников Владыка. – Сам я – командир роты! По какому поводу переговоры?

– Пока противник окончательно не зарылся в землю, предлагаю контратаковать, чтобы затем, в рукопашном бою, сбросить высадившихся румын в реку!

– Предполагаю, что как раз этим все и кончится, капитан, – заверил его Гродов. – Только торопиться с контратакой не стоит. Пока что нужно остановить вон те последние пять шлюпок, что веером движутся сюда под прикрытием двух бронекатеров. А тех десантников, что уже вялятся на нашем берегу, надо проредить гранатами и подождать, когда полезут на склоны.

– Думаешь, прямо сейчас и полезут?

– Как только дождутся уцелевших вояк, прибывших на последних шлюпках. Слишком уж неуютно им там, в мокрых подштанниках лежа, землю нюхать.

– Но румыны могут подготовить новую волну переправы.

– И наверняка уже готовят, – ответил Дмитрий. – Как только поймут, что здесь создан плацдарм, так и выползут из камышей.

– Мне говорили, что тебя специально на рукопашных боях натаскивали, комбат? Правда или байки?

– Значит, уславливаемся таким образом – не стал заводить разговор на эту тему Дмитрий: – Увидев, что противник пошел в атаку, ударим по нему двумя залпами, и в штыки. Чтобы не позволить ему закрепляться уже здесь, на склонах.

– А может, все-таки прямо сейчас, а, десантник? – с явной подковыркой поинтересовался пограничник, задетый тем, что Гродов не ответил на его вопрос. – Чтобы подняться и в полный рост?..

– Бойцов погубить под огнем немецких шмайсеров не терпится, капитан? – добродушно поинтересовался комбат, снимая из винтовки какого-то десантника, из тех, которые только что оставили две первые шлюпки. – Не торопись, еще погубишь. – И тут же скомандовал: – пулеметчики, огонь по противнику, приближающемуся к берегу! Не пропускать его в мертвую зону!

Бойцов третьей роты он поднял только тогда, когда вражеские солдаты уже преодолели последний гребень склона и вот-вот готовы были ворваться на вершину дамбы. Застрелив надвигавшегося на него немецкого автоматчика, он отбил винтовку какого-то румынского унтера, проткнул штыком его бок и тут же, с разворота, ударом ноги сбил поскользнувшегося солдата, который пытался выровняться, чтобы броситься на него. Выхватив пистолет, Гродов опустился на колено и, прикрывшись слева опущенной на приклад трехлинейкой со штыком, словно пикой, один за другим расстрелял троих припоздавших к рукопашной солдат противника.

– В атаку! – поддержал приказ Гродова мощный бас Владыки, раздавшийся из самой гущи сражавшихся чуть левее и ниже его.

– Полундра! – тут же разнеслось по всему фронту батальона. Сбегая вслед за ринувшей вспять волной вражеских солдат, Гродов прекрасно слышал, что этим мощным матросским «полундра» заразились уже и поднявшиеся в атаку пограничники.

Загнанные на мелководье уцелевшие румынские десантники, многие из которых уже были ранены, бросали оружие и поднимали руки, и лишь кое-где схватки продолжались и в воде: то ли оказавшиеся в реке солдаты противника не сдавались, то ли в пылу боя моряки не могли вовремя остановиться. Буквально в двух метрах от Гродова какой-то рослый, но уже раненый моряк перехватил винтовку румына у самого штыка, причем сделал это в момент удара, и теперь врубался в предплечье увертывавшегося противника ребром саперной лопатки. Оба рычали от боли и ярости.

Мощным ударом ноги в голень капитан заставил румына-здоровяка отпрянуть от краснофлотца; затем, вцепившись в его винтовку, подножкой повалил на землю и проткнул его же штыком.

– Классно орудуешь, капитан! – похвалил его спасенный морячок. – Как я в молодости.

– Учись, пока я жив!

– Будешь на Молдаванке – заходи, покалякаем! Жорку Жодина спросишь!

Гродов уже порывался как-то откликнуться на это приглашение, но в это время перед ним возникла фигура немца. Резко поведя стволом, тот с ужасом обнаружил, что кончились патроны и попытался орудовать своим автоматом, как дубиной, однако Дмитрий с левой выстрелил в него из пистолета, а правой мощно метнул трофейной винтовкой, словно копьем, в шедшего вслед за ним румынского офицера. И тут же поразился, увидев, как глубоко вонзился штык ему в грудь.

Несколько румын пытались отойти от берега на продырявленной шлюпке, но, вброд, почти вплавь, добравшись до них, Гродов успел запрыгнуть на корму. Схватившись в рукопашную с одним из беглецов, он вместе с вражескими солдатами оказался в воде. Двое принялись уходить вплавь, но с третьим капитан все же схватился. Уже бросаясь к шлюпке, морской пехотинец успел сунуть пистолет с пустым магазином в карман, и теперь, мощно отстранив руки врага, которые тянулись к его шее, таранным ударом головой сбил его с ног. Навалившись на десантника всем телом, капитан попросту утопил уже захлебывавшегося врага, ударив его кулаком в кадык.

Оказавшись на глубине и поняв, что вплавь ему не уйти, один из румын рванулся назад, к комбату, но достаточно было взмаха руки подоспевшего Малюты, как в грудь врагу, почти по самую рукоять, вошел нож.

– Как воюем, кабальеро? – поинтересовался он то ли у комбата, то ли у присевшего у борта шлюпки сержанта Жодина. Не обращая внимания на то, что кровь уже залила весь рукав одессита, тот перезаряжал подобранную на мелководье винтовку.

– Учимся понемножку, – последовал рассудительный ответ сержанта. – Вон немецкий автомат на мелководье, рядом с немцем, попробуй разобраться.

– Ножом – оно, конечно, сподручней, – неохотно потянулся к трофею Малюта. – Жаль, что только что румыну свой последний подарил.

Подобрав автомат, он так и затаился в небольшом, выбитом весенними паводками гроте, чтобы короткими очередями отстреливать тех, кто все еще пытался цепляться за берег или же искал спасения в быстром течении реки. К нему же переметнулся и Жодин. Вместе они перебежали к оврагу, из которого, словно из окопа, можно было встречать огнем новую волну вражеских шлюпок.