А в портфеле, который Лебедев бросил в Малую Невку, находилась довольно мощная бомба.

Произошло это 29 июля 1921 года. Шведова чекисты пока не трогали — он наслаждался хорошей погодой, ходил по Питеру (все адреса и точки, где он бывал, засекали), обедал в коммерческих ресторанах, не жалея денег — были у него и царские, и керенки, и советские, всякие «дензнаки», словом; но всё это было обычной бумагой по сравнению с новенькими, словно бы только что отчеканенными, золотыми десятками; николаевские и александровские червонцы — это уже деньги, в голодном Питере можно было купить и ветчину со сдобным хлебом, и сало с английской консервированной колбасой, и банки с ананасами, привезённые из далёкого Сингапура.

Важно было понять, что в конце концов хочет Шведов, куда он протянет ниточку, которую тащит за собой из Финляндии? Алексеев вычертил на листке бумаги шведовские маршруты, задумался: рисунок маршрутов напоминал хорошо сотканную паутину. Покачал головой:

— Муха не пролетит!

Крестов скосил глаза в чертёжик, согласился:

— Плотно вяжет!

— Но что нужно сделать верблюду для того, чтобы не проскочить в ушко иголки?

— Не знаю, товарищ Алексеев, — недоумённо приподнял плечи Крестов. Ему не нравились такие шуточки.

— Завязать на конце хвоста узел, — Алексеев отвёл взгляд от чертёжика и азартно пощёлкал пальцами. — Вот сейчас такой узел ему и завяжем!

— И затянем.

— И затянем! — согласился Алексеев. — Но пока Шведов пусть ходит, пусть резвится. Червончиков у него, как вы думаете, много осталось?

— Если кончились, сбегает за ними в Финляндию.

— Э-э-э… Вряд ли мы ему это позволим, — не согласился со своим подчинённым Алексеев. — Сбегать в Финляндию… Нет уж. Но пока пусть по ресторанам ходит. Планы строит, пусть танцует, в общем, ясно?

Танец этот кончился очень скоро — раньше, чем предполагал Алексеев. Так сложились события.

Хотя Кронштадт и считался для морских офицеров опасным местом — у всех в памяти сидел адмирал Вирен, к которому ночью пришли матросы, разбудили без всяких церемоний и прямо на лестничной площадке подняли на штыки, — а дышалось в Кронштадте легче, чем в Петрограде.

И всё равно Чуриллова тянуло в Петроград. К Ольге. И если выпадало свободное время, он шёл на «адмиральский причал», садился на дежурный катер и отправлялся в «стольный град», переставший быть стольным, — столицу перенесли в Москву три года назад.

В последний раз он приехал к Ольге, а там — этот человек, вызывающий оскомину, с лицом раздавленной тележным ободом селёдки и пышными казачьими усами (и когда он только успел их отрастить?) — Шведов. Несмотря на неприятие, Чуриллов был подчёркнуто вежлив со Шведовым, Шведов с Чурилловым — тоже.

— Я предлагаю сегодня пообедать в ресторане, — сказал Шведов, потёр руки, — я иногда захожу в «Крышу», там дивно кормят.

— Не возражаю, — весело отозвалась на предложение Ольга и так же, как и Шведов, потёрла руки. Повторение жеста кольнуло Чурилова, и чего Ольга нашла в этом человеке? Ольга перевела взгляд на Чуриллова, всё поняла и рассмеялась. Затем, словно бы поймав себя на чём-то, оборвала смех и спросила: — Олег, вы с Гумилёвым видитесь?

— Очень редко. Дважды был в «Цехе поэтов», встречал его, пообщались на ходу — говорили о пустяках, на том общение и закончилось.

— Жаль. Гумилёв — очень значительная фигура в российской поэзии.

— Я знаю это очень хорошо, — с неожиданной печалью произнёс Чуриллов.

— Олег Семёнович, а что вы скажете о настроениях, бытующих в среде кронморяков? — Шведову надоел пустой разговор о поэзии и ещё о чём-то никчемном, и он решил перевести его в другое русло.

— Абсолютно ничего.

— Как так?

— Отношения между офицерами и нижними чинами в Кронштадте очень натянутые, реальных точек соприкосновения друг с другом — почти никаких. Я с матросами общаюсь редко.

— Жаль.

— Кому как… Мне — нет.

— Я смотрю, вам не очень-то дороги интересы «Петроградской боевой организации», — жёстким тоном произнёс Шведов.

— Я очень далёк от всего этого, — сказал Чуриллов, — далёк от политики, далёк от споров, кто лучше, монархисты или большевики… Первые, по-моему, здорово устарели и всем надоели со своей гувернёрской чопорностью и неуёмными претензиями на трон, вторые слишком рано вылупились из яйца и начали задираться, как голозадые цыганята, но, на мой взгляд, и те и другие — не в ладах со временем, в котором живут…

Шведов, иронично дёрнув ртом, похлопал в ладони:

— Браво!

Чуриллов сделал вид, что ничего не заметил, — таковы были на сегодня условия игры, но про себя подумал неприязненно: «И чего он всё время аплодирует? Себе, что ли? Вот актёр погорелого театра!»

— А насчёт того, дороги мне интересы «Петроградской боевой организации» или нет, не могу сказать ничего определённого.

— Вы согласны нам помогать?

— Не знаю.

— Раньше вы были другого мнения. Гумилёв, например, нам помогает. Он написал великолепную листовку.

— Это личное дело Николая Степановича.

— А вы не хотите нам помогать…

— Я же сказал — не знаю, — с досадой произнёс Чуриллов. — Не готов ответить.

— Мужчины! Мужчины! — Ольга повысила голос. — Разойдитесь по разным углам ринга.

— Действительно, чего это мы? — Шведов улыбнулся неожиданно мягко. — Нас ждёт «Крыша».

Чуриллов прикинул, сколько у него с собой есть денег. Немного, но всегда, на всякий случай, он носил с собой золотую десятирублевую монету — эти деньги ходили в России лучше всех бумажных банкнот, даже лучше хрустящих «Катенек», лучше британских фунтов и французских франков. Имелась, правда, ещё одна серьёзная валюта — доллары САСШ, но с их хождением Чуриллов не сталкивался ни разу. Он перевёл взгляд на Ольгу. Как она скажет, так и будет.

— Ну что? — вновь спросил Шведов.

— Да, да, да! Мы идём в ресторан. Всенепременно! Как, Олег?

— Идём. Куда же я без вас? — Чуриллов улыбнулся понимающе и печально одновременно.

Выйдя из дома, они сели на лихача, тот довёз их до «Крыши» за десять минут.

— А как поживает «Стойло Пегаса»? — спросила Ольга у Чуриллова.

«Стойло Пегаса» было очень модной в среде питерской интеллигенции забегаловкой, там всегда можно было встретить известных художников, поэтов, музыкантов, актёров. Ольга и сама бывала там раньше, но потом стало не до этого.

— Не знаю, — спокойно, как-то отрешённо проговорил Чуриллов. — В этом году там не был ни разу.

— Я тоже, — сказала Ольга.

— Если хотите, можем как-нибудь сходить, — предложил Шведов. — Там интересно?

— Очень! — воскликнула Ольга.

Чуриллов промолчал.

— Собирается весь творческий Питер, — добавила Ольга.

Чуриллов опять промолчал: «Стойло» действительно стало ему неинтересно — очень много инфантильного, смешного, наигранного, поверхностного, глупого, хотя и трогательного… Собственно, так же трогательны бывают, например, малые дети.

— Кого там только не встретишь! — с восхищением произнесла Ольга.

Чуриллов продолжал молчать.

Мест в «Крыше» не было, но для Шведова, который успел за несколько дней стать здесь своим человеком, нашёлся целый стол, который притащили из-за какой-то ширмы два плечистых молодца.

— Прошу! — величественным жестом, будто король, указал на стол Шведов. — Ольга Сергеевна, Олег Семёнович… Пли-из!

В ресторане было шумно, люди веселились как могли, словно бы для них не существовало ни революции, ни угрюмых ночей, в которых постоянно звучат выстрелы, ни гопстопников, способных вывернуть карманы наизнанку у кого угодно, даже у самого товарища Троцкого, ни начинающегося красного террора — нич-чего, словом, и Чуриллов это понимал.

— Жаль, вы не хотите нам помочь, — завёл старую песню Шведов, покрутил, поболтал в воздухе пальцами, словно бы слепил некую невидимую сложную фигуру.

Не сдержался Чуриллов, поморщился досадливо, хотя в следующий миг лицо его вновь обрело ровное приветливое выражение.