Еще одна группа десантников уже была принята на борт бронекатера, который ждал сторожевиков на ближнем рейде.

– Как думаете, удастся разместить всех моих бойцов? – тревожно спросил Гродов, видя, что палубы обоих суденышек почернели от его десантников.

Командир «Гордого», капитан-лейтенант Клименко, который выступал теперь и в роли начальника конвоя, задумчиво покряхтел, подошвой ботинка растер по бетонному основанию причала окурок и назидательно произнес:

– Если приказано, значит, разместим, даже если придется развешивать твою пихтуру тельняшную по реям и рассаживать по якорям.

– Предельно убедительно, – признал капитан.

– А у меня только так.

Сдержанно, без объятий и сентиментальностей, попрощавшись со старшим лейтенантом Лихановым, который оставался на батарее за старшего, и политруком Лукашем, капитан последним поднялся на борт флагмана, после чего вахтенные матросы тут же убрали трап.

Огласив прибрежье тремя короткими гудками, катера выстраивались в кильватерную колонну прямо на лунной дорожке и черными тенями ночи растворялись в омытом легким бризом поднебесье.

…Отсюда, с вершины поросшей кустарником островной возвышенности, Гродов еще раз внимательно осмотрел небольшую гряду холмов по ту сторону реки и серповидную камышовую излучину, в глубине которой, за изгибом, притаился румынский сторожевик, выдававший себя разве что крестовиной слегка покачивающейся на ветру мачты.

– Там же невидимые из-за ивовых крон притаились два бронекатера, – с ленцой знатока объяснил удобно устроившийся рядом с капитаном старшина первой статьи Булгар. – Еще четыре глиссера притихли в ближайших затонах. Два из них – метрах в пятидесяти выше по течению, у охотничьей хижины, и два – ниже, у двух рыбачьих лабазов, превращенных теперь противником в секретные казармы.

– Ну, румыны нам пока еще не противники, и уж тем более – не враги, – вполголоса и как бы между прочим заметил командир десантного отряда, приподнимаясь и пристально осматривая в мощный морской бинокль створ между двумя холмами.

– Это в высоких штабах все еще на страх и благоразумие «мамалыжников» надеются, – спокойно возразил старшина, подбрасывая в свою лежку пучки подсохшей на утреннем солнце травы, – а здесь все давно прояснилось, поэтому врать самим себе – смысла нет.

– Дело не во лжи, а в констатации факта.

– Так вот, факты таковы, что, почувствовав поддержку немцев, румыны совсем оборзели. Причем по-наглому. Вы какой день на дунайской границе, товарищ капитан? С днепровским конвоем небось прибыли?

– Правильно, с конвоем. И здесь я – пятый день.

– Вот так-то, разведка все знает. А я – с того самого дня, когда румыны откатились за Дунай и Прут и мы установили здесь первый пограничный столб. Только тогда я в дивизионе катеров морской пограничной охраны НКВД служил. Это потом уже, после полковой разведшколы, меня в разведку флотилии определили.

– В таком случае мое почтение старожилам, – искренне молвил Гродов. – Буду просить командование, чтобы вас, всех четверых, к моему отряду прикомандировали.

– Из разведки отчислили, что ли? – возмущенно насторожился Булгар.

– Зачем отчислять? На время, для связи с флотилией. Вместе с вашим радистом.

– А, тогда другое дело. Армейская разведка – это уже навсегда, на сверхсрочную службу попрошусь. Ну а разведчики – они и вам тоже понадобятся, – теперь уже охотно принял его предложение командир разведгруппы. – Возвращаясь же к нашему разговору… Хорошо помню, как вели себя румыны еще полгода назад и как ведут сейчас.

– Времена другие. Тогда они уходили, оставляя огромные территории, от Буковины, почти от самых Карпат – до Черного моря. Теперь немного очухались, пришли в себя, перья почистили.

– Вы, товарищ капитан, все время говорите о румынах так, словно пытаетесь их оправдать.

– Словно пытаюсь их понять, – уточнил Гродов.

– А что их понимать? Вон они – подтягивают войска, каждый день нарушают наши границы с воздуха и внаглую готовятся к войне.

– Так вот, на этой самой войне для командира важнее всего – понять и объяснить для себя действия противника, способ его мышления. Иначе ни тактически, ни в стратегии ты его никогда не «переиграешь».

– Может быть, может быть. У нас тут один молодой рыбак-перебежчик объявился, который бежал к нам от мобилизации в армию Антонеску. Так вот, перебежчик этот говорит, что их артель обещали на пограничную реку Южный Буг перебросить, в район Николаева. Даже не взлелеянного в мечтах Днестра, а сразу до Южного Буга, поскольку до его берегов, по замыслу Антонеску, должна простираться новая область королевской Румынии – Транснистрия.

– Действительно оборзели. Мечтать, конечно, не запретишь, но всему же есть предел.

– Ничего, определим мы румынам этот предел, – жестко процедил Булгар. – И заступникам их, фрицам, – тоже. Потому как разведка все знает.

Личностью старшина, несомненно, был колоритной. Невысокого роста, но широкоплечий и широкоскулый; предельно смуглолицый, но в то же время наделенный какими-то голубовато-белесыми глазами, – Петр Булгар производил впечатление человека, вобравшего в себя черты всех приазовских степняков. Казалось, в его облике не осталось ничего такого, что способно было напоминать о славянских корнях, однако сам Булгар в славянском происхождении своем никогда не сомневался.

Капитан уже знал, что начало свое старшина первой статьи ведет от древнего рода украинских солеваров, предки которых вроде бы имели ярлык-разрешение перекопского мурзы на вываривание соли на лиманах еще во времена Крымского ханства. А прозвище Булгар кто-то из предков его получил то ли потому, что пытался доказать, будто происходит от некоего ханского рода волжских булгар, причем именно от ханского; то ли от того, что женился на спасенной от плена волжской булгарке – некрасивой и, как впоследствии оказалось, немыслимо дотошной и сварливой. Посему и прозвище Булгар задумывалось уже как бы в насмешку над женихом-неудачником.

Однако, зная все это, капитан понимал: по существу, он пока еще совершенно ничего не ведает о человеке, с которым свела его судьба на этом острове – за какие-нибудь две сотни метров от врага и за два-три дня от войны. Что им еще только предстоит узнать друг о друге то, что следует знать солдатам; людям, оказавшимся в одном окопе, на передовой, под кинжальным огнем врага.

Тем временем один из краснофлотцев группы засекал передвижение противника, притаившись на запасном НП, оборудованном чуть севернее, метрах в двадцати от основного; а второй устроился на доске, уложенной на верхних ветках ивы, под которой располагался блиндаж. Причем оба они теперь в той или иной мере работали на Гродова.

По всем мыслимым предположениям, переброска десанта на вражеский берег должна была осуществляться с этого пограничного островка, поэтому, освободившись наконец от суетных дел обустройства отряда, капитан вот уже второй час изучал все особенности места возможной высадки, пытаясь запомнить каждый выступ, каждый затон, тропинку, хижину…

– Кстати, бронекатер наш первым ворвался тогда в это русло, – молвил старшина, – и произошло это в нарушение приказа, когда на отдельных участках румыны все еще переправлялись на правый берег. Слишком уж командир катера новую границу обозначить торопился.

– Обошлось без трибунала?

– Командир дивизиона каким-то чудом спас его, списав на какую-то там тактическую ошибку, собственно, взяв вину на себя.

– Да и победу над румынами, пусть пока что дипломатическую, командование осквернять, очевидно, не захотело, – предположил Гродов.

Разведывательный НП этот был постоянным, поэтому бойцы успели оборудовать его двумя точками наблюдения, соединенными окопом и накрытыми низенькими камышовыми крышами. А рядом соорудили нечто среднее между землянкой и блиндажом – с нарами, двумя бойницами и печкой – «буржуйкой».

Старшина уверял его, что именно из этого створа вчера показались две немецкие машины с прицепами, с которых румынские солдаты сняли и на руках снесли к воде две шлюпки. А сегодня оттуда же притащили довольно большой плот.