Едва все эти действия были предприняты, контр-адмирал Горшков вызвал Гродова к себе в штабную каюту и сообщил о том, что произошло у Тендровской косы. Выслушав его, майор даже не решился уточнять: действительно Райчев погиб или все еще остается какая-то надежда? Он вспомнил, как происходило прощание, как полковнику флота не хотелось выходить в море на эсминце «Фрунзе» и вообще в море, и сказал себе: «Полковник флота предчувствовал, что это – последний его выход в море».

– Создается впечатление, – проворчал Горшков, глядя куда-то в сторону, – что с самого начала операции «Севастопольский конвой» все пошло не так.

– Начало, действительно, не самое многообещающее, – вынужден был признать Гродов. – Но события еще только разворачиваются. Все будет зависеть от нашего полкового десанта и его орудийно-авиационной поддержки.

– Убеждал же я Владимирского, что не нужно суетиться с предрассветным выходом эсминца, – почти после каждого слова нервно ударял контр-адмирал кулаком в полусогнутую ладонь. – Нет, он ослабил конвой, погубил эсминец, уменьшил орудийную поддержку десанта, словом, поставил под удар всю операцию. А все потому, что на первом месте у него были не здравый смысл, не тактический расчет, а непомерные адмиральские амбиции.

Дмитрий почувствовал, что, знай его Горшков чуть получше, он выразился бы еще острее, поскольку, судя по всему, никогда не был высокого мнения о человеческих и командных качествах своего непосредственного начальника. Но теперь им обоим было не до раздоров.

Уже развернув на столе карту предполагаемых десантирований, контр-адмирал еще с минуту смотрел на нее, поигрывая желваками; ему нужно было время, чтобы вернуть себе душевное равновесие.

– Впрочем, – остановил себя новый начальник десанта, – начну с приказа командующего оборонительным районом, который появился сегодня утром. В нем предписывается высадить в районе Григорьевки морской десант с целью дальнейшего овладения районом Новая Дофиновка – Спасательная станция, – подкреплял Горшков ударом указательного пальца название каждого населенного пункта. – При этом 157-я дивизия, при поддержке приданной ей артиллерии и танкового батальона, должна нацеливать свои удары на район Корсунцы-Лузановка, с развитием наступления на поселок Шевченко и хутор Петровский. В то время как заметно пополненной 421-й дивизии предстоит отбросить румын к совхозу Ворошилова и сомкнуть фланг со своими соседями в районе поселка Шевченко.

– Наступление, – поинтересовался Гродов, – будет осуществляться только двумя этими дивизиями и несколькими отдельными подразделениями Восточного сектора?

– Частям двух других секторов приказано вести активные действия в обороне.

– И только… – по привычке, поиграл-подергал левой щекой Гродов, как делал всякий раз, когда был чем-то недоволен.

– Понимаю, что это позволит румынам перебросить значительное подкрепление в Восточный сектор, однако сил для расширения зоны обороны во всех секторах сразу, а тем более – удержания новых территорий, у совета оборонительного района, как меня известили, нет.

Офицеры понимающе помолчали.

– Воздушный десант, – объявил Горшков, – высаживается в час тридцать ночи; высадка роты Зубова состоится в два ночи, с борта «морских охотников», которые подойдут с Одесской военно-морской базы; и, наконец, ваши бойцы, Гродов, начинают цепляться за берег в три часа. Параметры действий двух наших дивизий мы уже определили. И последнее: вся операция должна завершиться к исходу дня, после слияния вашего полка с основными силами Восточного сектора.

Три «морских охотника» приблизились к едва освещенной лунным сиянием косе, словно бы отгораживающей море от лимана и целого архипелага плавневых островков; три других приблизились к небольшому заливу, по другую сторону прибрежного поселка. Солдатам незначительного румынского гарнизона в сонном бреду не могло причудиться, что советскому командованию придет в голову высаживать десант именно здесь, вдали от Одессы и Очакова, не говоря уже о Николаеве, расположенном почти в пятидесяти километрах отсюда, на левом берегу Бугского лимана. Правда, недавним приказом им было велено усилить охрану морского побережья, однако лейтенант воспринял его как обычную антидиверсионную меру предосторожности.

Тем временем неподалеку, у шоссе, расположились склад с горючим, автобаза и зенитная батарея. Кроме того, на территории приморского пансионата немцы решили устроить госпитальный санаторий для выздоравливающих офицеров, а рядом – базу торпедных катеров, которые бы поддерживали румынский флот во время морской блокады Крыма.

Все эти точки командованию флота уже были известны, разведка нанесла их на огневые карты, и именно на них нацелены были два отряда морских пехотинцев почти по пятьдесят бойцов в каждом.

Когда катера еще только приближались к заливу, в глубине которого терялось устье некогда широкой степной реки, в воспоминание о коей остался огромный, испещренный островками лиман, на ходовом мостике флагманского катера завершалась последняя рекогносцировка операции. Говорил в основном командир десантного отряда «малых охотников» Осьминов.

И хотя все те пункты «таблицы боя», на которые обращал сейчас внимание капитан-лейтенант, командиру роты уже были известны, тем не менее Зубов слушал его сосредоточенно, пытаясь поминутно запоминать те действия, которые станут определяющими в развитии операции.

– «Канцеляристика» наша, старший лейтенант, в том и заключается, – поспешно вводил в «курс понимания» особенностей своей «малой эскадры» ее командир, – что высаживать тебя поручили не бронекатерам, сторожевикам или мощным мониторам, а мне, с моими «малыми охотниками». Но тогда вырисовывается вопрос: «Что такое есть этот самый «малый морской охотник»? Сразу отвечу: на броненосец он смахивает мало. Корпус деревянный, орудия-«сорокапятки» при двух пулеметах.

– Так, корпус этого катера действительно деревянный?! – почти изумился Зубов.

– Доски в три слоя, с противопожарной прослойкой – только-то и всего. Чтобы на магнитные мины не нарываться.

– Это как же получается? – уточнил старший лейтенант, просто отказывавшийся верить, что столь большие боевые катера, до двадцати семи метров в длину, смастерены были из «деревяшек». – Я еще понимаю, почему у тральщиков днища обычно деревянными делают. Но чтобы такой вот боевой катер…

– Зато живучесть катера очень высокая, поскольку он поделен на девять автономных отсеков. К тому же – у него три двигателя, причем каждый со своим рулем!

– Уже зауважал, – искренне признался Зубов.

– Нас, конечно, не для высадки десантов, а для борьбы с подводными лодками противника готовили, поэтому на борту у каждого – до двадцати малых глубинных бомб да по четыре заградительные мины… Но оказалось, что на вооружении у румын всего одна-единственна субмарина, да и ту они берегут для всеобщего устрашения всего Советского флота. Словом, ты, пехота, не боись: на берег мы твою роту доставим.

– А с берега снять сумеете?

Немного помолчав, Осьминов с любопытством взглянул на командира ложного десанта, которого только для того и высаживали, чтобы оттянуть на него как можно больше румынских войск.

– Не забудь, старлей, что держаться тебе велено до темноты, почти сутки. При этом имитировать основной десант, якобы готовящий плацдарм для войск, нацеленных на Очаков. Так что цепляйся за степь, за островки плавневые, да моли судьбу и Всевышнего, чтобы было кого снимать.

– И все же мы не имитировать, мы высаживаться будем. И сражаться.

– Будете, коли есть приказ. Куда вы денетесь? – пожал плечами каплей.

– А то, что ты, «адмирал», еще и не высадил нас, а уже ведешь себя так, словно давно с довольствия на похоронки списал.

– Говоришь ты, старлей, зло и почти красиво; субординацию, однако же, блюди.

– Что ты сразу субординацией прикрываешься? – холодно вскипел Зубов. – Ты по существу разговор веди.