— Вода как вода. В этой степи она во всех колодцах одинаково дерьмовая. Напиться бы еще раз воды где-нибудь в Баварии, из альпийского родника! — и продолжал заниматься своим делом.

«Вот и пил бы ее в своей Баварии, — мысленно парировал Гайдук, — а не кровавил бы наши степи».

Когда немец в очередной раз опустил «журавль» в колодец, майор обошел бочку и врубился обухом топорика ему в голову. Оттащив убитого в ближайший овраг, контрразведчик быстро переоделся в его слегка мешковатую одежду, а свой мундир лесничего сложил в вещмешок. Выпустив значительную часть воды, чтобы облегчить бочку, он погнал лошадей в степь, в объезд хутора.

Точно так же, по полевым дорогам, Гайдук миновал еще два села, а затем пристроился к какой-то немецкой колонне, очевидно, сформированной из обозников разных частей. Под утро, заслышав впереди звуки боя, эти машины и подводы начали рассыпаться по лесополосе и придорожным лощинам, а майор погнал лошадей прямо на выстрелы, наудачу…

В прифронтовом, оставленном жителями, хуторе появлению «заблудившегося водовоза» немцы обрадовались, как манне небесной, поскольку, оставляя свои жилища, хуторяне засыпали свой единственный колодец. Со слов фельдфебеля, командовавшего гарнизоном хутора, поскольку один офицер был убит, а двое — ранены, майор понял: впереди ни у немцев, ни у красноармейцев линии фронта пока что не существует. Утром все должно было проясниться: рота этого гарнизона заняла ближайшее село только что, после того как красные без боя оставили его. Впрочем, фельдфебелю оказалось не до тыловика-водовоза; его тут же потребовал к себе раненый командир роты.

Объявив двум патрульным, наполнявшим водой свои фляги, что отправляется на поиски колодца, а заодно разведает обстановку, Гайдук погнал подводу дальше, на восток. Вермахтовцы поначалу пытались образумить его криками, а затем открыли огонь — скорее, для острастки и успокоения совести, однако одна пуля в дубовую бочку все же угодила. Погоняя лошадей, Гайдук слышал, как сквозь трещину уходят остатки воды; верный признак того, что с профессией водовоза придется распрощаться.

Первого уцелевшего дома майор достиг к тому времени, когда уже окончательно рассвело. День обещал быть «жарким»: севернее и южнее села уже разгорались артиллерийские перестрелки.

Старик, только что вышедший из сарая и увидевший у себя во дворе чужака, перекрестился дважды. В первый раз — потому что понял, что перед ним стоит германский солдат, а во второй — потому как этот «германец» вдруг на чистом украинском языке поинтересовался, «есть ли в селе наши», считая своими красноармейцев.

Оказалось, что «свои» действительно есть, около сотни пехотинцев. И окапывались они с вечера в восточной части, по ту сторону оврага, который, перепахивая деревню из конца в конец, уходил далеко в степь. Быстро переодевшись в одеяние лесничего, чтобы кто-нибудь из бдительных пехотинцев не пальнул раньше, чем разберется, Гайдук приказал старику тоже сесть на передок водовозки.

— А меня-то зачем с собой везешь? — испуганно спросил крестьянин.

— Для убедительности. Ты ведь все-таки местный, в случае чего — пойдешь через овраг, чтобы предупредить командира, что я — свой.

— Разведчик, стало быть, или как?! Из окруженцев, может?

— Те, кто много знал и долго расспрашивал, давно в Сибири отдыхают, — проворчал майор.

Старик вскинул брови, ожесточенно поскреб неряшливую бороду и признал:

— Теперь вижу, что свой; из этих, чай, из партейных энкавэдистов…

— Хочешь убедить, что не рад этому?

— Был тут у нас один такой, из пришлых, из тех, что сначала коллективизацию проводили, а затем «врагов народа» по селам выискивали, — погрустнел селянин. — Безземельный, безграмотный, наглый… А самое страшное, что безголовый. Наган под нос кому ни попадя тыкал и все кричал: «Я вас научу, как в “коммунизьму” верить!»

— Судя по твоему настроению, старик, так и не научил.

— Не успел, — покачал головой хозяин, взбираясь на передок водовозки. — В овраге за селом нашли его, с вилами в животе. Уж больно лют был. Кто отважился порешить его, — так и не определили, зато село благодарно вздохнуло.

— Считаешь, что при германцах будет легче, нежели при коммунистах? — спросил Гайдук, во всю стегая кнутом уставших лошадей. Неприязни к этому рослому, костлявому старику он не ощущал, однако понимал: с таким же «благодарным вздохом» тот и ему в спину способен всадить вилы.

Старик свернул самокрутку; даже не намереваясь угостить Гайдука, закурил, и только тогда рассудительно ответил:

— Германцы — они кто? Они — чужие, враги. Убивать да грабить пришли. А чужого ненавидеть всегда проще, нежели своего. Даже если этот «свой» тоже убивать да грабить горазд.

Когда подошли к оврагу, старик прокричал высунувшемуся из своего окопчика пулеметчику, чтобы тот не вздумал стрелять, потому что одна важная птица хочет поговорить с командиром.

— Неужто германцы парламентера в гражданском решили подослать? — осклабился красноармеец.

— Да нет, вроде бы из наших, из особистов, — ответил старик. Затем он немножко помялся, и, недобро взглянув на майора, добавил: — Хотя проверить все-таки надо бы.

— Что ты мелешь, старый упырь? — незло оскорбился Гайдук, уже успевший взобраться на одного из коней, предварительно связав его повод подвернувшейся под руку веревкой с поводом свободной лошадки. — Как только в селе такого терпят?

— А мы ноныча все бдительными стали, — невозмутимо пожал плечами сельчанин и, слегка прихрамывая, побрел назад, в свою часть села.

Лощинин появился значительно раньше, чем она ожидала. Он приехал на велосипеде, который скрипел, взвизгивал и тарахтел так, что слышно было за версту.

— Извини, Степная Воительница, за этот «лимузин»; позаимствовал у хозяина дома, где квартирую, — сообщил он, встретив прохаживавшуюся девушку метрах в двадцати от дома.

— Не опасались, что весь поселок на ноги поднимете своим грохотом?

— Опасался, что не дождешься меня.

— Могла и не дождаться.

— Это было бы ужасно. Кто знает, когда и как мы встретились бы потом. И вообще сумели бы когда-нибудь встретиться или нет.

— Вы говорите так, словно мы уже на свидании…

— Разве нет?

Евдокимка открыла калитку, морщась от визга колес, затолкала за нее велосипед лейтенанта и только потом строго предупредила Сергея:

— Никакое у нас не свидание, так что оставьте свои мужские фантазии вместе с велосипедом.

Такого отпора лейтенант не ожидал, немного замялся, однако тут же попытался успокоить девушку:

— Да ни о каком таком свидании я и не думал.

— Что, совсем-совсем не думали?

Лейтенант помнил о язвительности Степной Воительницы и даже уловил в ее вопросе некий подвох, однако не придумал ничего лучшего, чем заверить:

— Просто очень хотелось увидеть тебя…

Они пошли в сторону окраины поселка. Стоило миновать еще три усадьбы, и можно было оказаться на выжженной степной равнине, словно огромным рубцеватым шрамом расчлененной извилистой долиной.

— Но ведь мы уже виделись сегодня, — напомнила Евдокимка. — Причем дважды.

Она хотела добавить еще что-то, но в это время лейтенант сказал то, что могло служить последним аргументом:

— Завтра нас перебрасывают к Ингулу, на фронт.

Это прозвучало так неожиданно, что Евдокимка внезапно остановилась, причем лицо ее оказалось буквально в двадцати сантиметрах от лица офицера. Она вдруг поймала себя на том, что, ожидая Сергея, думала о чем угодно, только не о приближающемся фронте, не о том, что через два-три дня улицы их поселка уже будут патрулировать немцы.

Крайняя хата-полуземлянка стояла пустой и почти разрушенной. Евдокимка знала, что еще весной усадьбу эту оприходовали влюбленные пары. Вот и сейчас какой-то кавалерист в кубанке спешно уводил от чужих глаз свою женщину в глубину сада, за кустарники. Чтобы не мешать им, лейтенант попытался пройти дальше, однако девушка заупрямилась: