– Как параграфы устава, товарищ полковник, – смущенно улыбнулся Гродов.

– Советую побродить по старой части города, пока эти варвары с крестами на крыльях не разнесли ее по камешкам. Да и вообще, когда еще представится такая возможность?

– Как считаете, город все-таки придется сдать?

– Военный стратег и тактик у нас ты, а не я. Во всяком случае, полковник Осипов убежден в этом.

– И все же хотелось бы знать, что по поводу ближайшей судьбы города думают в штабах.

– Все воспринимают эвакуацию войск в Крым как неизбежность, но никто не решается признаться себе в этом. Такой ответ тебя устроит?

– Меня – вполне. Но я-то думаю о том, что придется отвечать бойцам полка там, в Севастополе.

– Понятно, что «противнику Одессы не видеть – никогда и ни при каких обстоятельствах». И ни слова лишнего.

Город представлял собой какое-то странное, фантастическое зрелище: посреди чадных руин, баррикад и противотанковых ежей вдруг возникали завораживающие по своей красоте здания оперного театра, «Пассажа» или просто пока еще нетронутого отеля, старинного жилого дома. Ни бомбардировок, ни обстрелов города в эти часы не было. Ярко светило солнце, еще не догадывавшееся, что по земному календарю оно уже сентябрьское, а значит, осеннее; с Приморского бульвара открывалось убаюканное штилем море, с силуэтами сторожевых катеров на рейде. И, отторгнутая насыпной улицей, Потемкинская лестница все еще грезила теми временами, когда парусные корабли швартовались прямо у нижних ее ступеней…

Шедшие под руку Дмитрий и Магда были единственной парой, которая так вот – демонстративно, безмятежно, – разгуливала сейчас по улицам города. И кто бы им ни встречался на пути – военные или гражданские, подростки или старики, – все поневоле засматривались на этих статных, сильных, по-настоящему красивых молодых людей – морского офицера и со вкусом одетую в белое, декольтированное, почти бальное платье девушку, – словно бы сотворенных природой друг для друга. И, казалось, нет вокруг ни войны, ни страданий, нет руин и пожарищ, есть только залитое солнцем море, и эти двое влюбленных, словесно почти не общающихся между собой, а только очарованно ловившие взгляды друг друга.

…И какие перлы словесные, какие «одесские говорки» им с Магдой посчастливилось выловить во время блужданий по городу рука об руку. Сколько раз приходилось слышать, как, глядя им вслед, молодым и беззаботным, женщины вполголоса делились впечатлениями и слухами. Вот и сейчас вслед им доносилось:

– Нет, вы видели эту парочку? Они целуются, как на выпускном вечере, и что им война?!

– А что вы от них хотите? Может, им просто забыли сказать, что уже давно война?

– Вы таки-да правы! Попался бы мне сейчас такой ухажер, лично я о войне тоже не вспоминала бы.

– Да от тебя он сам через полчаса на фронт сбежал бы! – вмешался в благостное воркование женщин неокрепший басок подростка.

Зато два старых еврея, совершенно не обращая внимания на влюбленного моряка, который вполне мог оказаться офицером НКВД, перекрикивались через переулок:

– Нет, вы слышали?! Уже таки-да есть приказ оставить город!

– И когда же, по-вашему, его «будут оставить»?!

– Да уже через неделю!

– И кто сказал, что уже через неделю?!

– Я на вас удивляюсь: кто и об што должен вам говорить?! И так все видно! Как только прибудут большие корабли из Севастополя, так и оставят!

– А кто вам сказал, что они прибудут?! Можно подумать, что где-то там, в Севастополе, им самим корабли не нужны!.

– Что вы знаете?! Некоторые штабы и всякие там учреждения и так уже понемногу эвакуируют!

– Я вас умоляю: их всю войну всегда «понемногу эвакуируют»! Так, послушайте, что я вам на это скажу: некоторые из них нужно было вывезти из города еще задолго до войны. И что вы можете на это возразить?!

– Только то, что это не мы должны оставлять Одессу. Это пусть ОНИ оставят в покое и нас, и нашу Одессу.

Дмитрия действительно удивляло, что ни патрульных, ни его, морского офицера, словоохотливые одесситы не опасались. Хотя, конечно же, помнили, что за паникерские слухи в НКВД по головке не гладят.

– И что они меня без конца пугают: румыны придут, румыны придут?! – явно обращаясь к Гродову и Магде, указывала какая-то добротно располневшая одесситка на пожилых торговок семечками и домашними пожитками, расположившихся у столба, под умолкнувшим репродуктором: – Можно подумать, что я никогда румын не видела?! Ха-ха на них! Как пришли, так и уйдут! Нашли, кем пугать!»

Выслушав ее, Магда съязвила:

– Встретившись с этой дамой, румыны еще пожалеют, что вошли в него.

– Если судить по тому, что оккупанты, неосторожно вошедшие в одно из пригородных сел, в самом деле сразу же пожалели об этом… – прозрачно намекнул майор на расправу над румынским офицером и его денщиком, учиненную самой Ковач.

– Вот и скажите этой даме, майор Гродов, пусть последует моему примеру, – ничуть не смутилась Магда.

…В просторную, не тронутую войной и непрошеными визитерами квартиру их загнал только комендантский час.

– Признайся честно, майор Гродов, – спросила Магда, как только они осмотрелись и наконец-то впали в объятия друг друга, – у тебя, я имею в виду взрослого, когда-нибудь был свой дом?

– Только казармы и гарнизонные общежития.

– Так вот, считай, что теперь он у тебя есть.

– Ты уверена, что эта квартира?..

– Уверена. Хотя дело не только в ней. Отныне твой дом будет там, где буду я. Уж поверь, я постараюсь сделать его таким, чтобы тебе всегда хотелось возвращаться в него.

– В таком случае должен признаться еще в одном: никогда ни одна женщина таких слов или чего-либо подобного мне еще не говорила.

– Это потому, – повела она губами по губам мужчины, – что до сих пор ты имел дело просто… с женщинами, но ни одна из них не была… твоей.

Всю ночь они провели в объятиях друг друга и лишь на рассвете уснули. Когда Гродов проснулся, Магды в квартире уже не было, а на столе его ждали приготовленный на электроплитке суп с тушенкой и записка: «Ушла на занятия в мединститут. Что бы с тобой ни случилось, помни: твой дом там, где нахожусь я. Сочту за счастье, если удастся провести тебя в порту. Твоя женщина».

Все еще полусонный, он подошел к открытому окну, откуда, с третьего этажа дома, просматривалась узенькая полоска моря неподалеку от пляжа Ланжерон и стайка ребят, которые рыбачили, сгрудившись на огромном, выступающем из воды камне. Знал бы кто-нибудь в эти минуты, как ему не хотелось оставлять этот дом с полоской моря в окне!

Уже находясь в Военной гавани, Гродов до последней минуты надеялся, что еще раз удастся увидеть Магду. Перечитав ее записку уже в порту, Дмитрий понял: Ковач словно бы предвидела, что встретится в тот день им уже не суждено. Как сообщил всезнающий Венедов, к тому часу, когда группу Гродова решено было на мотобаркасе переправить на корабль, дрейфующий на рейде, Магда все еще находилась в госпитале. Старший лейтенант лично звонил в мединститут и выяснил: курсанток школы военфельдшеров бросили в госпиталь, на помощь медперсоналу, в связи с поступлением большой партии раненых.

В записке, которую он решил передать Магде через старшего лейтенанта, была всего две строчки: «Зато теперь я буду знать, куда возвращаться, где мой дом. Гродов».

– Помоги ей, Венедов, – попросил. – Магда этого стоит. Кроме тебя, помочь ей в этом городе некому.

– Обязательно помогу, товарищ майор, – клятвенно заверил тот. – И даже влюбляться при этом не стану.

– Ну, это тебе вряд ли удастся – не влюбиться, – усомнился Дмитрий. – Тем не менее спасибо за обещание.

…Эсминец сопровождения, на борту которого оказались заместитель начальника штаба обороны Райчев и группа Гродова, уходил под вечер.

Стоя на его корме, майор всматривался в багровое зарево, которое на западных окраинах Одессы сливалось с таким же багрово-тревожным закатом, и в эти минуты он чувствовал себя так, словно в самые трудные времена этого обреченного города оставлял его на произвол судьбы.