– Только бы эти антихристы богомольные не подвели! – потряс поднятыми вверх кулаками Владыка.

– Если богомольные, то уже не антихристы, – поморщился комбат. – И не вздумай выражаться подобным образом в их присутствии.

– Да и предать они уже не могут, – молвил радист Воротов. – Один из них даже успел сообщить, что после переговоров Солодова затолкали в какую-то землянку, почти рядом с румынским обозом, и что часовыми приставили двух румын.

– Часовыми – румын?! – азартно удивился Гродов. – А ну-ка, свяжи меня с Мищенко. – А как только связь была установлена и наушники взял мичман, – командным тоном произнес: – Первое: до часу ночи маскироваться хоть под лягушек, хоть под болотных змей, но ни в коем случае себя не выдать. Второе: пусть ночью старообрядцы Влас и Никифор каким-то образом попытаются установить контакт с часовыми – познакомятся, потрутся возле них, освоятся…

– А то и подменят на время хотя бы одного из них, – ответил мичман. – Я уже думал об этом. И даже дал им пистолет, который они постараются передать Солодову. У нас тут еще двое в румынской форме пребывает, но, жаль, языка почти совсем не знают, кроме нескольких фраз.

– Тоже запускай в дело, в обозники их, но только к полуночи. К этому времени вторая группа, резервная, уже будет на косе. Путь к себе хорошо пометили?

– Как договорились, шесты с ленточками. Думаю, ночь выдастся достаточно светлой.

Ночью объединенная разведгруппа, которую возглавил сам Гродов, ножами бесшумно сняла немецкий патруль, который рейдировал по дамбе, ведущей вдоль плавней. Пока пятеро десантников вырезали сонных обозников и нескольких румынских офицеров, предпочитавших спать в крытых повозках, капитан, набросив на себя немецкий френч и надев немецкую фуражку, направился к землянке, в которой содержали пленного «рыбака».

Одного часового снял он, другого – пленные старообрядцы, подступившиеся к землянке с кувшином трофейного вина. На этом бесшумный рейд завершился: кто-то закричал, поднялась тревога и, отходя вместе с освобожденным моряком, десантники вынуждены были скосить первых преследователей. А затем, прячась за повозками и за обводной дамбой, морские пехотинцы еще минут десять расстреливали группы мечущихся по лагерю немцев и румын, которые так толком и не могли понять, что происходит: то ли это обычный диверсионный рейд, то ли настоящее наступление русских.

Не прояснили для них ситуации и комендоры. Как только группа отошла на косу, радист передал условный сигнал «Град» двум мониторам и двум бронекатерам, а также береговой батарее. Их орудия почти одновременно накрыли лагерь и передовую румын таким плотным огнем, что осколки снарядов выкашивали камыш в нескольких шагах от отходящей группы, и капитан уже опасался, как бы его бойцов не накрыло своими же снарядами.

Румынская батарея открыла огонь по окопам морской пехоты и по плавням, однако сразу же стало очевидным, что палят королевские вояки наобум, не имея ни пристрелянных целей, ни корректировщиков. Вся группа уже вошла в береговой окоп, проходивший там, где плавни завершались, и начиналась холмистая равнина, когда артиллеристы обеих сторон прекратили огонь. Казалось бы, все, операция завершена, но неожиданно в той стороне, откуда они пришли, вновь вспыхнула стрельба.

– Мичман, пересчитать людей, прибывших с задания, – взволнованно приказал комбат, – провести перекличку.

– Троих нет, – сообщил тот несколькими минутами позже. – Старообрядца Власа, краснофлотца Онисимова и сержанта Булгара. Двоих бойцов, получивших легкие ранения, отправили в лазарет.

– О раненых знаю. Знать бы еще, что с этими тремя и кто из них все еще продолжает сражаться.

– Дык, не пришлось бы в следующую ночь идти обменивать еще одного, – заметил Владыка.

– Товарищ капитан, позвольте, я вернусь, помогу тем, кто там еще сражается, – неожиданно ожил Солодов, который до сих пор, кажется, так ни разу и не подал голоса. – Ведь они там… да и вообще получается, что все это из-за меня.

– Я тебя сейчас вернусь, «рыбак» чертов! – буквально прорычал комбат. – Ты у меня теперь весь плацдарм окопами изроешь и в одиночку в атаку ходить будешь.

– Причем с закатанными штанинами и с удочкой наперевес, – прокомментировал эту угрозу Жорка Жодин, и все, кто находился в окопе, взорвались таким хохотом, что наверняка он был слышен даже в румынских окопах.

На рассвете патруль из шести бойцов, посланный Гродовым на косу, обнаружил израненного, едва живого Булгара, и доставил на плащ-палатке в лазарет. По пути, прежде чем потерять сознание, он успел рассказать, что они с румыном-старообрядцем Власом заметили, как на дамбе упал раненый ефрейтор Онисимов. Услышав его негромкий крик: «Я ранен, прощайте!», они вернулись, чтобы отбить десантника у наседавших румын, однако тоже вынуждены были принять бой, причем какое-то время Онисимов еще продолжал отстреливаться вместе с ними.

Когда товарищи погибли, Булгар сумел прорваться сквозь кольцо окружения, которое сомкнулось еще во время артналета, и уйти плавнями в сторону своих. На какой-то кочке под кустом он залег, и его потеряли из виду, а затем добрался до косы и, склонившись на поваленный ствол ивы, на какое-то время потерял сознание.

– Адмирал интересуется, как прошла ваша вылазка? – позвонил на рассвете адъютант командующего.

– Доложи командующему, что задача выполнена, краснофлотец Солодов спасен.

– А если адмирал спросит, какой ценой?

– Ответишь: «Ценой чести черных комиссаров». Ну, а если и дальше станет докапываться, обрадуй тем, что враг потерял более трех десятков убитыми только в ходе нашего нападения. Остальных, павших при артналете, посчитают на небесах. Мы же потеряли одного краснофлотца убитым, троих ранеными.

– Такой рейд он одобрит, закоренелый факт. Особенно ему понравится вот это ваше – «ценой чести черных комиссаров». Он и сам уже несколько раз интересовался: «Ну, как там наши «черные комиссары»? Еще держатся?».

– Уведомьте, что держатся, как подобает морской пехоте.

– Причем это – закоренелый факт.

О геройски погибшем старообрядце Власе Межине комбат докладывать не стал, дабы не вызывать в умах командующего и его штабистов сумятицу в связи с зачислением в свой гарнизон пленных румынских солдат. Решил, что доложит о нем, когда попросит зачислить в личный состав батальона уцелевшего пленного – Никифора Книжника.

В завершение этого разговора комендант плацдарма попросил адъютанта связать его с Бекетовым, и был удивлен, что буквально через две-три минуты услышал в трубке бодрый голос полковника. Капитану понадобилось всего несколько слов, чтобы начальник контрразведки тут же уловил суть происходящего.

– То, что сумел добыть такого серьезного «языка», конечно, похвально, – тонко демонстрировал он понимание ситуации, как только Гродов закончил свое донесение по поводу фон Фрайта, «обладающего сведениями по поводу одной интересующей контрразведку флота особы». – Нет, это действительно очень похвально. Причем ты даже не представляешь себе, насколько это хорошо… – изощрялся Бекетов.

И чем дольше и восхищеннее полковник говорил капитану о его заслуге, тем отчетливее слышалось за словами командира: «Ну, какой же ты идиот, если не понимаешь, какую мину под мою и свою задницы подкладываешь! Особенно теперь, в охваченное поражениями военное время!».

– Да сейчас я уже все понял! – вырвалось у Гродова. – Я имею в виду, что операция по освобождению нами пленного краснофлотца Солодова была слишком опасной, – попытался он завуалировать свое покаяние, вспомнив, что линию наверняка прослушивают «особисты».

Когда комбат говорил, что теперь он уже все понимает, это было неправдой. На самом деле он не мог понять главного: знает ли Бекетов о провале баронессы Валерии, точнее, о ее предательстве? Догадывается ли он о том, каким образом происходила высадка этой горгоны на западный берег? Уведомлен ли о том, кто ее там встречал и как баронесса обошлась с людьми, которые переправляли ее на шлюпке, а также с приданным ей радистом?