— Дура, я же сказала «наглядно». А как тебе, младовозрастной, объяснять такое?

— Но ведь здесь, с вами, на войне, я — как все.

— Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет? Понимаю, несправедливо. Но что поделаешь? Вот что мне по-настоящему нравится в твоем подполковнике, так это порода… Словом, порода — она и есть порода. С удовольствием родила бы от него сына!..

Однако все эти разговоры оставались в прошлом, а сейчас, посреди затянувшегося молчания, подполковник вдруг взглянул на часы и этим словно бы подстегнул Евдокимку:

— Скажите, вы, наверное, чувствуете себя неудобно от того, что у нас большая разница в возрасте?

Они прогуливались по едва приметной тропинке, ведущей через сад. Стараясь идти рядом с девушкой, начальник штаба как раз хотел перешагнуть через старый, исполосованный короедами, пень. Однако, услышав Евдокимкины слова, он так и замер, упираясь носком сапога в трухлявое корневище.

— Это хорошо, что ты спросила об этом. Особенно, что ты сама начала этот разговор, хотя должен был бы я. — Виктор достал портсигар, постучал мундштуком папиросы о его серебряную крышечку, но, передумав, нервно вложил табачное зелье на место. — Признаться честно, я только об этом и думаю.

— Права была Корнева, когда сказала: «Кто же виноват, госпитальер, что для войны ты уже по-настоящему созрела, а для любви все еще нет».

— Не одобряет, значит, что между нами, ну… такие отношения?

— Что вы?! Только и делает, что подбадривает, вас при этом всячески расхваливая.

— И к какому же выводу мы придем, юная леди?

— Наверное, к самому естественному: меньше думайте о своем возрасте, а больше обо мне.

Взобравшись на пень, подполковник вдруг запрокинул голову и на всю мощь своей луженой командирской глотки рассмеялся:

— Господи, а ведь ты права! Как только вспоминал о тебе, тут же ловил себя на мысли: «Ну что ты творишь?! Ведь это же совсем еще ребенок. Найди себе нормальную взрослую женщину».

— Так ведь я и есть — та самая, уже достаточно взрослая, нормальная женщина.

— Даже так?! — вновь пошел он рядом с Евдокимкой. Шаг у него был легкий, пружинистый, плечи почти не шевелились, словно на параде. — Одно могу отметить: со дня нашей последней встречи ты заметно повзрослела.

— И если учесть, что скоро мне исполнится восемнадцать… Кстати, в моем возрасте мама уже была замужем и даже вынашивала меня в утробе.

— Эт-то аргумент, — признал Гребенин. — Как я ни укорял себя по поводу твоего возраста, все равно мысленно возвращался к тебе, к твоему облику, к твоей улыбке. Неужели действительно судьба? — о судьбе подполковник не спросил, а как бы произнес, рассуждая вслух.

— Да конечно же судьба! — с подростковой убежденностью заверила его Евдокимка, невольно вызвав у офицера снисходительную, покровительственную улыбку. — Неужели вы все еще сомневаетесь в этом?

— Уже не сомневаюсь, госпитальер, — сдержанно, едва оголяя кончики ровных, удивительно белых зубов, улыбнулся Виктор.

Заводское предместье Днепропетровска встретило машину майора Гайдука массированной бомбежкой, кварталами чадящих руин и скопищем беженцев, которые почему-то устремлялись к центру города, словно там, под стенами «властных» учреждений, всех их способны были приютить и защитить.

Не рискуя окончательно увязнуть в этой, никакому регулированию не поддающейся людской трясине, особист сам сел за руль, поскольку немного знал весь город. На одном из перекрестков он ушел в сторону от магистральной дороги, пробился через какие-то закоулки, через опустевшую территорию эвакуированного завода и счастливым образом оказался перед КПП воинской части.

Полковник Яхонтов, только что назначенный командиром дивизии, встретил Дмитрия, на удивление, приветливо. Причем объяснение этому нашлось очень быстро: фамилия полковника Шербетова прозвучала для него, как пароль. В результате комдив не только предоставил майору возможность связаться с полковником по телефону, но и выписал для машины Гайдука пропуск на армейский понтонный мост (поскольку на обычном мосту царило вавилонское столпотворение). Он даже выделил Дмитрию своего офицера-интенданта для сопровождения, тому все равно нужно было попасть на левый берег Днепра.

Шербетов по телефону признался, что их отдел уже готов к перебазированию в Харьков, однако четыре часа в запасе у Дмитрия еще есть — из города решено выдвигаться под вечер, когда спадает активность вражеской авиации.

— Через час буду у вас, — пообещал Гайдук.

Пока он общался со Шербетовым, к комдиву вошел какой-то подполковник в новенькой, старательно отутюженной форме, левая, очевидно, раненая рука его просто-таки красовалась на зеленой бархатной подвязке. Они о чем-то пошептались, и Яхонтов тут же поинтересовался:

— Ты в немецком языке, майор, случайно, не силен? Это я на предмет того, чтобы бегло просмотреть кое-какие трофейные документы.

— Не только сам силен, но и со мной в машине находится учительница немецкого языка, специалист по германской филологии, с университетским дипломом. Кстати, член партии, депутат райсовета, жена офицера.

— Что ж ты прячешь такое сокровище?!

— Не прячу. Наоборот, предлагаю зачислить в штат.

— Немедленно пригласи ее сюда. Вот: подполковник Усатенко, из штаба армии… Помощь ему ваша нужна.

— У нас был штабной переводчик, — тут же объяснил представитель армейского штаба. — Но он тяжело заболел. Нашли двоих учителей на замену, однако товарищи не прошли проверку.

— Меня как сотрудника НКВД сейчас другой момент интересует: откуда у вас трофейные немецкие документы? — перебил Гайдук.

Офицеры опять переглянулись, и комдив неохотно объяснил:

— Наш патруль, с помощью ополченских дружинников, наткнулся сегодня ночью на диверсантов. Один из них до утра не дожил. Второй прикидывался глухонемым. Оказалось, немец. Был уверен, что до прихода частей вермахта продержится в местном подполье. Пленный ранен, а значит, явно рассчитывает забрать свои тайны на тот свет. И пусть бы себе, но при нем обнаружен пакет с инструкциями и еще какими-то бумагами…

— Товарищи командиры, — перешел Гайдук на официальный тон. — Вы же находитесь не в полевых условиях; ваши штабы — в областном центре. Передайте раненого органам, а сами занимайтесь боевой подготовкой!

Офицеры опять многозначительно переглянулись.

— Вот вы и заберете их с собой — и раненого и документы, раз уж так сложилось, — заявил комдив.

— Однако нам нужно написать рапорт своему командованию. И хотелось бы знать, что за птица нам попалась, какие документы несла, — заметил Усатенко.

— Да и патрульных надо бы отметить, — поддержал его Яхонтов.

Вместе с Серафимой, в четыре глаза, майор быстро ознакомился с бумагами — это были инструкции для резидента, перечни объектов для диверсий, тексты листовок и провокационных слухов. Весь пакет он забрал с собой; раненого диверсанта, в сопровождении конвоира и медсестры, — тоже. Взамен же передал подполковнику Серафиму, а Жерми просил оставить при штабе дивизии.

Комдив, которому моложавая Анна понравилась с первого взгляда, тут же пообещал устроить ее сестрой-хозяйкой в госпитале. Свое знание языков та решила не афишировать, а диплом медицинского училища продемонстрировала.

— Я понимаю, что выгляжу цыганом, распродающим породистых краденых кобылиц, — покаянно молвил Дмитрий, прощаясь с женщинами.

— Именно так всё и выглядит, — с грустью в голосе подтвердила Серафима, даже не пытаясь скрыть, что не хочет расставаться с майором.

— Но ничего не поделаешь: мне пора на службу, а значит, дальнейшее путешествие наше прерывается. К тому же, находясь при штабе армии, ты без труда отыщешь своего мужа.

— Можно даже сказать: вызову его для доклада и разноса.

Они по-родственному обнялись, и Серафима последовала за подполковником.

Оставшись наедине с Анной, майор вышел во двор, где у его машины уже прохаживался часовой, и, задумчиво помолчав, неожиданно произнес: