— Да отвяжись ты, идиотка! — с силой вырвала Гайдук руку женщины оттуда, куда она не должна была проникать; однако было уже поздно.

— Ой! Да ты что — девка?!

— Не ори! Заткнись, — прошипела Евдокимка, ударом в шею отбрасывая Настаську так, что та больно ударилась головой о стену.

— Ну, хорошо-хорошо, я не кричу, — перешла та на шепот, потирая затылок. — Но ты ж объясни…

— Что я тебе должна объяснять? — зло парировала Евдокимка. По-солдатски быстро она привела в порядок брюки, обулась и, нащупав на столе спички, зажгла керосинку.

— Но я же не ошиблась, ты действительно девка, — уселась Настаська на лежанке, подогнув ноги и привалившись спиной к стене. Теперь она уже не спрашивала, а утверждала. — Да и несет от тебя не мужским, а женским духом. Как только я меж ног к тебе полезла, так сразу же и почуяла.

Та холодная, расчетливая ярость, которая неожиданно обуяла Евдокимку, могла зародиться только в сознании и действиях человека, побывавшего в боях, прошедшего специальную подготовку и познавшего цену страха и мести, жизни и смерти. Схватив лежавший на столе «кинжал викинга», она в мгновение ока сжала пальцами ноздри Настаськи, как это обычно делают разведчики, чтобы заставить пленного раскрыть рот и получить причитающийся кляп. И, когда насмерть перепуганная женщина в самом деле разжала зубы — Гайдук тут же вставила между них лезвие.

— Замри, — внушающе приказала Евдокимка хозяйке дома. — Не двигайся и внимательно слушай. Я действительно скрыла свой женский пол и выдаю себя за мужчину. Как скрыла и то, что мне еще нет восемнадцати. Почему? Чтобы воевать наравне с мужчинами! Как видишь, до сих пор у меня это получалось: и воевать, и скрывать. Так что вот тебе мой приговор: хоть слово вякнешь кому-нибудь — пристрелю, как собаку. На куски порежу. Поняла? — спросила, предварительно вынув изо рта кинжал. — Ты все поняла?

Понадобилось еще несколько мгновений, чтобы, придя в себя, Настаська испуганно потрясла подбородком.

— Зачем же нож в горло? — едва слышно произнесла она. — Могла просто, по-бабьи, объяснить, что к чему.

— С тобой по-бабьи не получается, поэтому еще раз предупреждаю: пикнешь своему Игорьку или кому бы то ни было — прострелю обе коленки и язык отрежу, — вновь захватила Евдокимка ее пальцами за нос и прокрутила так, что Настаська взвыла и приподнялась на коленях. — Как ты понимаешь, мне терять нечего.

— Да клянусь тебе: никому ни слова, — жалостливо простонала женщина. — Ты же мне весь нос изломала.

— Пока еще нет. Все впереди. Если, конечно, станешь болтать. Накажу по всей строгости устава.

— Да хватит тебе, хватит! Утром похвастаюсь, как все у нас получилось, и одним девственником в вашей морской бригаде стало меньше. Устраивает?

— По поводу «девственника» можешь болтать, сколько угодно.

— Тогда лады. Гаси лампу, там и так керосина — кот наплакал, садись рядом и давай просто, по-человечески поговорим.

Евдокимка, положив кинжал на стол и погасив лампу, уселась рядом с хозяйкой дома, однако разговор не ладился. В течение нескольких долгих минут они бездумно, отрешенно смотрели в окно.

— Нет, ну как я тебя, девку, изнасиловать пыталась? Смех и грех! До конца дней своих помнить и краснеть буду.

— Как только здесь появятся немцы, будет тебе и о чем до конца дней помнить, и по поводу чего краснеть.

— Может, они еще и не дойдут сюда. Офицеры поговаривали, что скоро в деревню подкрепление подбросят, и тогда уж…

— Раз офицеры говорили, так и будет, — неохотно согласилась Евдокимка. Она прекрасно понимала, что никакого подкрепления в деревню подбрасывать не станут и рассчитывать на «тогда уж», как на чудо небесное, смысла нет. Однако разочаровывать Настаську не решилась.

— Настаська, убирайся к себе на койку и дрыхни, — вместо этого угрожающе проговорила Евдокимка. — Мне поспать надо, завтра опять на войну.

Женщина неохотно сползла с лежанки, но, все еще задерживаясь на ней одним коленом, заканючила:

— Можно я с тобой полежу? Уж больно нравишься ты мне. Ничего такого, просто прижмусь к тебе и полежу.

— Еще чего?! Прижмется она! — буквально взревела Гайдук. — К Игорьку своему топай. Варьку прогони и насилуй его, сколько хочешь.

— Не хочу я с ним, — голосом капризного ребенка объявила Настаська. — Надоел. Все мужики осточертели. Я тихонько так; прижмусь к тебе и буду лежать.

Евдокимка вновь ухватилась за кинжал и, состроив свирепую рожу, прорычала:

— Все, сейчас буду резать. Исполосую всю.

— Какая же ты злая, господи, — побрела к своей кровати Настаська. — Кто тебя полюбит такую? Чтоб тебе всю ночь насильники снились.

— Накажу! — пошла Евдокимка на нее с кинжалом. — По всей строгости устава!

Настаська проворчала и, словно побитая собачонка, отправилась на свою койку.

Утром, едва проснувшись, Евдокимка увидела, что женщина мирно лежит себе, уткнувшись лицом… в ее предплечье. Отпрянув, девушка подумала: «Это ж надо быть такой прилипалой!» — и уже намеревалась изо всей силы садануть ее локтем, да в последнее мгновение передумала: сжалилась — уж больно сладко, по-детски посапывая, спала эта неугомонная казачка.

Евдокимка осторожно поднялась и перешла на кровать Настаськи. Однако уснуть в то утро ей уже не суждено было. Едва сомкнула она глаза, как послышался гул самолетов, а какой-то всадник приостановился под окном, пальнул из винтовки и с криками: «Тревога! Немцы прорвали оборону! Все к штабу! Воздух!» — помчался дальше.

«Так это всего лишь налет авиации, или же немцы действительно прорвали оборону?» — как можно спокойнее пыталась определить для себя Гайдук, лихорадочно обуваясь и хватая свой матросский бушлат, карабин, кинжал…

— Настаська, сержант — общий подъем! — прокричала она, заметив, что Куренной, все еще голый, лежит в обнимку со своей вожделенной Варькой.

— Что там еще? — сонно возмутился Игорь.

— Немцы! Воздух! Все — из дома! — не по-мужски звонко приказала Евдокимка, выскакивая на приземистое крыльцо.

Первые бомбы и пулеметные очереди немецких штурмовиков застали ее уже лежащей под толстой каменной оградой, в дальнем уголке усадьбы.

Вражеские пилоты, очевидно, знали, что в деревне находится штаб морской десантной бригады, и где именно он расположен. Быстро подавив единственное зенитное орудие, они принялись утюжить огнем улицы, время от времени коршунами налетая на высившееся посреди площади неподалеку двухэтажное здание бывшей помещичьей усадьбы.

Добравшись короткой перебежкой до угла ограды, Евдокимка уселась под куст сирени и выстрелила прямо в фюзеляж огромной машины, с разворотом заходившей на сельскую площадь. Только пуля ее, наверное, нанесла самолету такой же вред, как заноза слону. Тогда Евдокимка приподнялась и, пристроив оружие на ограде, между камнями, выстрелила еще раз, теперь прямо по днищу кабины. Самолет вдруг резко отвернул вправо и вверх, словно пытаясь атаковать багровый полукруг восходящего солнца, а затем, завалившись на правое крыло, стал уходить в сторону фронта. Возликовав по поводу этой победы, Евдокимка тут же осадила себя убийственно хладнокровно: «Ну и кому ты докажешь, что это ты его подбила?!»

Развернувшись, чтобы встретить другой самолет, она вдруг увидела бегущую к ней полуоголенную Настаську. «Ложись!» — крикнула ей Евдокимка, калачиком сворачиваясь в своем каменном закутке. В следующее мгновение она заметила фигуры старшего сержанта Куренного и Варьки, тут же исчезнувшие в огромном взрывном вихре, вулканически разнесшем саманную полуземлянку, где все они только что ночевали. Закрыв от ужаса глаза, Гайдук сначала почувствовала, как сквозь крону куста на нее упало что-то теплое и мягкое, а затем ударили куски самана, комья глины, осколки камней и еще черт знает чего…

Придя в себя, Евдокимка обнаружила, что лежит под кустом, опираясь головой в оголенную грудь наваливавшейся на нее Настаськи и что обе они буквально погребены под кучей самана, глины и мелких камней. Прежде чем выбраться из-под этого завала, она уяснила для себя, что от гибели ее спас некогда густой, а теперь совершенно растерзанный куст сирени да уже не подающее признаков жизни тело хозяйки взорванного дома. Увидев, что голова женщины размозжена, а в позвоночник ее между лопатками вонзился кусок металла, Гайдук мысленно поблагодарила судьбу, что осталась живой, отделавшись ссадинами на левой руке да болью в ключице.