И собрание, подожженное бушевавшим в толпе добродушным и сильным человеком, сквозь ругань и хохот поднимало руки!

Гидравлику везли так же, как недавно еще воевали с колчаковскими бандами. Без отстающих.

Но работали еще на веру, рискуя, не знали, как выйдет.

Когда же главные затруднения миновали, когда из разбросанных и отдельных костей собрался понятный скелет устройства, тогда настроение переломилось резко и целиком.

Все, даже косвенно участвовавшие в постройке, удовлетворенно почувствовали, себя пайщиками интересного и обещающего дела. Все восемнадцать старателей Бурлинского прииска, как доподлинные хозяева созданной ими установки, теперь дорожили гидравликой и любовно надеялись на нее.

К Толмачову относились по-прежнему, как свой к своему, только значительность человека оттеняли особым вниманием даже к самым простым его советам.

И все же, несмотря на почти всеобщее признание, Терентий Иванович не был вполне доволен.

Затея на Каменушке крепко и глубоко поссорила его со старым приятелем Корнеем Липатовым.

Вместе они открывали россыпь на Каменушке, вместе заложили в косогоре долины по орте[106]. Всю прошлую зиму хорошо их кормила гора. Россыпь попалась богатая, золото появлялось гнездами и сразу, с лихвой, оправдывало работу.

Оба старались поодиночке. Терентий Иванович держался своей громадной силой — за троих переворачивал породу. Липатов брал тонким знанием дела. Дед его был бергал, умерший на казенном промысле. Отец сложил свою голову в рухнувшем забое алтайской золотопромышленной компании. Корней с материнским молоком впитал всю мудрость копаческого дела.

Как-то в июньский вечер оба вылезли из своих нор, согревались на солнышке от подземного холода.

Корней пил чай. Размачивал сухари в деревянной чашке. Узловатою горстью бросал их в рот, спрятанный в клокастых дебрях усов и бороды. Упрямое жующее лицо его приняло цвет красноватой глины, с которой возился он всю жизнь. На нем заплатками белели шрамы, память о разных случайностях в его беспокойном деле.

Услышав Терентия Ивановича, он поднял на него холодные, недоверчивые глаза. Ел, не меняя позы. Точно пережевывал слова собеседника.

А Терентий Иванович говорил, зажженный мыслью:

— Так как же, Липатов? Я все обдумал, выходит славно! Чем здесь вручную рыться, давай гидравлику поставим!

— Хорошо, что говорить, — согласился Липатов, выплеснув из чашки, и посмотрел на солнце, — однако, пойти, еще до ужина покопать!

— Так я артель сколачивать буду! — крикнул вслед ему Терентий Иванович. — На собрании потолкуем…

Липатов не ответил и, наклонившись, скрылся в орте.

Поздно к вечеру Толмачов собрал инструмент. Низкие своды капали водою. К земляной стене липло тусклое пламя свечки, освещая косые пласты песков. Остро пахло погребом и сырой глиной.

В орту вошел Липатов. Обычно он уходил домой один, не дожидаясь соседа. И сразу начал медлительными словами:

— Насчет артели ты говорил. Ладно ли будет, парень?

— А почему?

— Так нас-то отсюда сгонит гидравлика?

— А мы сами будем работать в артели, дядя Корней.

— Сами! — раздражился Липатов. — Весь прииск пойдет. Все восемнадцать гавриков!

— Так каждый за весну золота больше возьмет, чем мы с тобой за полгода!

— Чего дурака валяешь, Терентий! — закипел Корней. — Не в начальство ли метишь? — И, спеша потушить обиду, пояснил: — От гидравлики этот увал в одно лето слетит. Так ведь? А при нашей работе вдвоем он верных два года прослужит. При чем тут весь прииск? И какой ты есть благодетель для всех? Мы с тобой Каменушку нашли, мы и пользоваться ей будем!

Так и вышла первая крутая запинка. До этих пор работали дружно, а теперь заговорили как чужие…

Терентий Иванович любил машину и много имел с нею дела. Работая на Бурлинском прииске, он скучал, погрязал и тупел в примитиве старинных, дедовских навыков, давно лично им пережитых и брошенных.

Из другого, крупного и лучше организованного района, года два перед этим, бежал он сюда от преследования интервентов. И, с несложным своим багажом, перенес тоску по электричеству, рудным фабрикам, пневматическому бурению и другим чудесным механизмам и устройствам.

Услышав, что здесь когда-то, при старых хозяевах, применяли гидравлическую установку, он воспринял это как подлинное оскорбление для своего самолюбия квалифицированного рабочего и приискателя.

— Почему же им было можно, а нам нельзя? — негодующе агитировал он повсюду.

Теперь, когда кончилось колчаковское царство, рванулась душа на свободу! Не было удержу за сорок лет накопившимся силам. Хотелось большого и смелого дела, чтобы всех затащить в его бурный поток и первому ринуться с головою!

Потому-то, когда удалось отыскать Каменушку и выяснить, что вся обстановка на ней отлично подходит к устройству гидравлики, он сразу же «взял быка за рога» и взбаламутил весь прииск.

До самых глубин простой души своей убежден был в пользе и выгодности механического устройства. И никакими сомнениями и опасками невозможно было запутать его прямолинейного расчета.

— Знаний поставить не хватит, — пугали маловеры.

— Своим умом дойдем! — отвечал Терентий Иванович.

— Большевик ты, Терентий! — стервенел, бывало, Корней.

— Большевик и есть, — добродушно смеялся Терентий Иванович.

На месте, у орт, окончательно порешили. Устали от криков и спора, от ненужных доказательств. Раскололись на две непримиримые стороны.

Сидел на бревне Корней, руки скрестил, смотрел с презреньем. Брови лохматые у него, точно щетка. Кончились все слова, осталось одно упорство. Ощетинился, как старый кабан перед собакой!

— Отбирайте, на это вы хваты!

— Корней Никитич, — пробовал взмокший от пота председатель рудкома, — по-хорошему надо! Ты труд свой затратил — артель уплатит…

— Ничего мне не нужно. Уйду от вас на Холодный Ключ!

— Сам в артель поступай! — отчаянно убеждал Терентий Иванович. — Коль не ладно что — посоветуй.

— Ты молчи, смутьян! — гневно вскочил старик, — головы людям забил и празднуй! Пока гидравлику твою бандиты не разорили! Посоветуй… Цените вы приискателей настоящих!

— О бандитах запел, — взорвался Никишка Маркин, — ценим таких приискателей — пятачок за пучок!

— Стойте, язви вас! Стойте! — кричали люди, затаптывая ссору.

Трясся Корней. Тыкал перстом:

— Твоя, Терентий, работа! Спасибо, запомним! — повернул — и в лес.

Сгоряча погнался было за ним Терентий Иванович. Под пихтами оглянулся Корней. Сломил о колено в досаде палку, концы по кустам разбросал.

— Попомнишь меня ты, Терентий! Ох, крепко, братишка, попомнишь!

С этих пор началась между ними вражда. Корней действительно ушел на Холодный Ключ. Перетащил туда даже крохотную свою избенку. Совсем и горько обиделся на людей…

Всякий раз вспоминалась Терентию Ивановичу эта история, когда он приезжал на Каменушку.

— Задумался, парень? — окликнул Нефедов. — Ехать пора!

Крутила метель. Подвывала тайга, и ветер трепал над снегом метелки осенних трав.

Терентий Иванович встряхнулся и зашагал к коню. До прииска было километров восемь…

Кольцом обступили горы небольшую снежную полянку.

Шерстью зеленой ершились в солнечный день. Синими и фиолетовыми холодели в огненных закатах и казались черными в хмурое ноябрьское утро.

На полянке ютился прииск — кучка серых домов, неровно рассыпанных по косогору, то выше, то ниже.

В одном из домов помещалась контора. Грязная, неуютная комнатка, забранная перегородкой. Стол отделен был перилами стойки. За стойкой сидел Терентий Иванович, распахнув дубленый полушубок.

Рядом сырыми дровами шипела железка. Наружная дверь была заперта. На лавке, напротив, примостился Нефедов, гладил свисавшие вниз, как клыки у моржа, усы и встревоженно повторял, выкатывая напуганные глаза: