– Здесь почти у каждого дома – винные, каменные погреба, – объяснил старший лейтенант. – С дореволюционных, видать, времен, однако все еще крепкие. Как только начинается налет или обстрел – всем приказано быть в укрытиях. Даже наблюдатели – и те в основном у подвалов находятся. Мой КП тоже в подвале, – кивнул он в сторону небольшой арки, расположенной рядом с обвалившейся стеной пристройки. – Там же и телефонный аппарат. Словом, это даже не подвал, а целое подземелье, пролегающее под всем особняком. Жаль только, входа в катакомбы обнаружить пока что не удалось.

– Хотя, по идее, должен существовать, – признал Гродов, поднимаясь на полуразрушенный, основательно выжженный второй этаж. – А что касается телефона… Подними-ка его на пару минут наверх. Судя по всему, обзор отсюда прекрасный.

– Все Судное поле – как на картинке, – согласился Лиханов, приказав своему ординарцу поднять полевой аппарат наверх, следуя за ним по шатким мраморным ступеням. С легкой руки комбата, название «Судное поле» уже основательно прижилось среди бойцов, потому как понравилось.

Хотя здание располагалось не на возвышенности, а в небольшой низине, тем не менее почти все Судное поле действительно просматривалось, причем неплохо. Прячась за полуразрушенной стеной от снайперов, майор прошелся биноклем по большей части окопов, пролегающих между лиманом и морем, по остову корабля, на котором все еще держалась группа сержанта Жодина, а также по занятым морскими пехотинцами Лиханова усадьбам хутора, лабаза и пристани. Только потом стал внимательно прощупывать взглядом все то пространство, которое, собственно, и представало в облике Судного поля… От залегшей у самых его окопов румынской цепи до занятой противником части хутора, а также до южных окраин села и вражеских окопов, в которых уже снова накапливалось подкрепление.

Комбат видел, что румыны явно не намерены были оставлять поле боя. Небольшими группами они то тут, то там зарывались в землю буквально в тридцати шагах от окопов морских пехотинцев и ждали пополнения, которое станет прибывать уже под их огневым прикрытием. Становилось очевидно, что в том тесном, вязком противостоянии, которое противник навязывал его батальону, моряки оказывались в более сложном положении, поскольку им подкрепления ждать было неоткуда.

К тому же при явном перевесе, который уже сейчас наметился у врага, тот вполне мог прибегнуть к ночной атаке. Или, в крайнем случае превратить грядущую ночь морских пехотинцев в сплошную нервотрепку, в губительный кошмар. Выход просматривался только один: следовало с трех сторон ударить по врагу всей имеющейся огневой мощью, а затем поднять своих морских пехотинцев в атаку.

– Если помнишь, майор, – сказал он начальнику штаба Денщикову, подытоживая суть замысла, – в старину действовало правило: при равных силах победителем считался тот, за кем оставалось поле битвы.

– Существовала такая традиция, командир.

– Так вот, на эту ночь Судное поле должно остаться за нами. Пусть завтра румыны снова добывают его в кровавом бою, устилая собственными трупами.

– Именно так им и придется добывать. Нетрудно определить, что они снова получают подкрепление. Нам бы хоть половину таких свежих сил…

Гродов и сам видел, что, стараясь закрепить успех, румынское командование перебрасывало на Судное поле еще около роты солдат. Причем приближались они тремя жиденькими цепями, взвод за взводом, явно пытаясь избежать массированного огня, чтобы максимально пополнить ряды окапывающегося батальона.

– Именно поэтому передай: обеим батареям огонь вести без залпов, поорудийно, вразброс, с полуминутным интервалом между выстрелами, чтобы держать противника в напряжении не менее тридцати минут. Пусть вражеские офицеры теряют людей, нервничают, бесятся и понимают, что это артиллеристское безумие будет продолжаться вечно.

– То есть они поймут, что нужно или отходить, или врываться в наши окопы.

– Причем в обоих случаях нам удастся выманить всю эту солдатскую массу из окопов и оврагов. Но уверен, что из румынского штаба приказ может поступить только один: «В атаку!» И вот тогда в ответ последует минутный огонь с трех сторон, из всех видов оружия – и в контратаку. В штыки.

– Кажется, румыны забыли, когда в последний раз слышали над нашими брустверами: «Полундра!»

– В самом деле, майор, сбил ты своей тактикой окопного сидения врагов наших с толку – вот что я тебе скажу, – поддержал его Боцман. В разрыве его тельняшки, охваченной поседевшей растительностью, просматривалась тоже поседевшая бескозырка-наколка с надписью на ленточке «Крым», а на тыльной стороне правой ладони красовался охваченный цепью якорь. – Слизь эта трюмная совсем обнаглела.

– Тем неожиданнее окажется наша штыковая.

– Правильно: самое время возрождать традицию.

Получив подкрепление, румынское командование уже минут через десять поняло, что русские артиллеристы не угомоняться. Особенно это стало ясно, когда, по просьбе Денщикова, к береговым батареям присоединились пушка и зенитный пулемет «Кара-Дага», а также орудия вернувшихся на позиции миноносца и сторожевика. Еще через десять минут комбат передал через начальника штаба: «Ровно в восемнадцать ноль-ноль артиллерийский огонь прекратить и тут же всем подняться в атаку. Не забывая при этом о пулеметно-ружейной поддержке».

– Сержант Жодин спрашивает, может ли гарнизон «Кара-Дага» высадиться десантом…

– Не имеет права, – резко парировал Гродов. – Нечего зря людей терять во время высадки. У команды судна одна задача: очищать от противника прибрежье и вести заградительный огонь.

– Так, слово в слово, сержанту и будет сказано, – заверил Денщиков.

– Сигнал к атаке – красная ракета по направлению к окопам противника.

– Есть, следить за сигналом, товарищ комбат.

– Внимание, командиры, – обратился комбат к Лиханову и Боцману, – усаживайте своих бойцов, способных держаться в седле, на лошадей. Поводья – в зубы, огонь на ходу. О саблях, у кого они есть, тоже не забывать. По несколько стрелков усадите на подводы.

– Прежде всего – добровольцев из числа легкораненых, которые остались в строю, – уточнил командир роты.

– Согласен, пусть добровольцев… Все, кто способен передвигаться, – в атаку.

Словно бы предчувствуя, что в этот раз огнем из окопов моряки не ограничатся, румынские артиллеристы открыли огонь по их позициям. Не забыли и о команде «Кара-Дага». Гродов видел, как один за другим снаряды легли в воду, а затем один из них врезался в нос судна. Расчет второго вражеского орудия принялся методически обстреливать хутор и прибрежье лимана. Неизвестно, сколько бы продолжался этот обстрел, если бы не комендоры судов прикрытия, которые тут же открыли ответный огонь, пытаясь подавить вражескую батарею. Задачу свою румынские артиллеристы, в общем-то, выполнили: подкрепление уже достигло Судного поля, однако поднимать бойцов в атаку Гродов не торопился. Вместо этого вновь приказал «сорокапяточникам» и артиллеристам «Кара-Дага» открыть огонь.

– Товарищ комбат, восемнадцать ноль-ноль, – напомнил ему Лиханов. – Пора поднимать бойцов?

– Не торопись, старший лейтенант. Дадим румынским офицерам еще десять минут: пусть «переварят» подкрепление и постараются поднять своих «мамалыжников» в атаку.

– Какая снисходительность перед штурмом!

– На что только ни пойдешь, лишь бы выманить врага из окопов и укрытий на равнину. Не выковыривать же его штыками из каждой ложбинки.

– Принимается, комбат. А заметил: на сей раз размениваться на штурм хутора противник не собираются? Дескать, сомнем русских на основном участке, остальные сами начнут драпать.

– Ну что, старший лейтенант, – прокричал в трубку Гродов, обращаясь к Владыке, – напомним этим воякам о Румынском плацдарме на Дунае?!

– Давно пора. Бойцы уже вышли из окопов и залегли на брустверах, чтобы легче было подниматься в атаку.

– Ракета через минуту!

– Посмотрите, как прямой наводкой прореживает противника пулеметная зенитка «Кара-Дага»!