Евдокимка машинально взглянула в ту сторону моря, над которой уже разгоралось утреннее зарево, а затем туда, где пылали какие-то строения и островки осенних плавней.

— Когда их наступление начнется, — прогнусавил простуженным голосом человек в брезентовом плаще с капюшоном и с фонарем-«летучей мышью» в руках, — обозначать свое присутствие вам следует криками «ура!», и истреблять при этом фрицев, отступающих в сторону лимана.

— Причем истреблять так, — напутствовал своих бойцов Корягин, — чтобы к тому времени нашим уже не было необходимости прорываться и отступать в плавни — тоже некому.

Метрах в двадцати от высадки коса резко расширялась, превращаясь в поросший ивами и лозняком луг, раскинувшийся между водами лимана и его плавневым окаймлением.

Именно здесь, на краю косы, за буреломным завалом среди двух холмов, держали оборону последние пятеро бойцов из большой группы, отрезанной два дня назад.

Мгновенно оценив позиции, Евдокимка признала, что выбраны они удачно. Во всяком случае, холмы прикрывали неглубокие песчаные окопчики стрелков от фланговых прострелов.

— Как далеко отсюда немецкие заставы? — спросил Корягин, приседая за небольшим холмиком, служившим командовавшему здесь сержанту Ворожкину чем-то вроде наблюдательного и командного пункта.

— К вечеру располагались метрах в двухстах, однако на ночь фрицы наверняка отошли подальше в степь. И потом, кто знает, как по ним прошлись штурмовики. Одно ясно: утром немцы опять двинутся к косе, так что в покое нас не оставят.

Словно бы подтверждая его предположение, в ствол ивы, чуть выше головы Евдокимки, врезалась пуля, выпущенная наобум кем-то из врагов.

— Известно, где сейчас могут базироваться группы заслона? — поинтересовался капитан, посоветовав ефрейтору Гайдуку пригнуться.

Прежде чем ответить, сержант осмотрел десантников, собравшихся у завала, словно на берегу Рубикона. Он как бы прикидывал, достаточно ли их, чтобы бросить и свою группу на соприкосновение с врагом.

— Недалеко отсюда, на меже степи и плавней, находится хутор Якорный. Там они и кучкуются, выбив нас оттуда и загнав на эти вот болота. А лейтенант наш, орден ему посмертно, правильно мыслил: «Кто владеет хутором, тот владеет плавнями». Взяли нас, ясное дело, числом, но все равно обидно…

— Теперь мы их погоним, — решительно прервала сержанта Евдокимка, упреждая комбата. — Есть там поблизости деревья? Мне бы только повыше взобраться, половину фрицов-хуторян еще издали уложу.

— Снайпер, что ли? — уважительно удивился Ворожкин.

— Еще какой! — заверил капитан. — Взвода стоит. Поднимай своих храбрецов! Сейчас мы вернем тебе хутор; принимай и властвуй.

Роль женщины, готовой собственным грехопадением купить себе расположение мужчины, сорокадевятилетняя Жерми сыграла в лучших традициях придворных театров. Так же убедительно предстала она затем и в роли вовремя опомнившейся курсистки института благородных девиц, оказавшей яростное сопротивление насильнику.

И ничего, что остатки одежд Анна срывала, уже вырвавшись из кабинета особиста, когда тот корчился на полу от боли. Зато сколько благородного гнева! И как театрально тот преподносился публике! Да и в обморок на ступеньках крыльца она падала в лучшей дворянской манере. Аншлага в тот вечер, конечно, не предвиделось, зато немногочисленная публика, тут же собравшаяся у крыльца этих импровизированных монастырских «подмостков», оказалась воистину благодарной.

Увидев утром на своем столе сразу два гневных рапорта — Жерми и Квасютиной — начальник школы Волынцев вздрогнул в предчувствии: только этого ему не хватало в день приезда генерала! Зная об отношении к «белогвардейке» Шербетова, скрыть от него эти скандальные рапорты начальник не решился.

— По капитану Карданову мы вопрос решим, — мрачно заверил Анну генерал, как только пригласил ее в кабинет для разговора. — Пока что полковник Волынцев посадил его на гауптвахту, чтобы немного остыл.

— Мне кажется, что далее терпеть выходки этого кретина не стоит. Тем более что на эту должность есть прекрасная кандидатура — подполковник Гайдук.

Шербетов хитро взглянул на Жерми и вместо ответа произнес:

— Принято решение вернуть вас в Степногорск. Путь к Лихтенштейну, а еще лучше — к Берлину, начнете со своего родного городка.

— Ход правильный, — спокойно отреагировала Анна. — Начинать восхождение лучше всего с мест, где тебя хорошо знают. Это оптимальный способ внедрения. Когда начнем переправляться?

— Возможно, уже через неделю.

Брови Анны удивленно поползли вверх, такой поспешности она явно не ожидала. Тем не менее выдержка ее не подвела:

— Ну, если уж так решено…

— Я сказал: «Возможно». Чем раньше вы объявитесь в Степногорске, тем меньше подозрений вызовет ваше возвращение. Местная власть в городке окончательно не сформирована, а многие беженцы, не успевшие вырваться из окружения, возвращаются в родные места…

— В этом есть свой резон.

— «Агенты сопровождения» будут переброшены позже, когда вы сумеете войти в доверие. К тому же они не должны знать вас ни по имени, ни в лицо. Общаться сможете через условные «почтовые ящики» или через проверенное лицо, которое, в случае угрозы провала, следует нейтрализовать. Радисток, обучающихся вместе с вами, мы решили пока законсервировать. Для них поступит отдельный приказ.

— Мне самой хотелось просить вас об этом. Слишком уж велика опасность провала.

— Вот-вот. Над вашей личной легендой мы работаем. Но уже сейчас пришли к выводу, что перебрасывать вас следует на правобережье Ингульца, неподалеку от впадения его в Днепр. Там какое-то время вы пробудете у бывшего механика сейнера, некогда промышлявшего на Днепре, а последние два года трудившегося на местном межколхозном рыбокомбинате. Старостой в поселке — родственник этого рыбака; на советскую власть обижен кровно, однако любит деньги. Наши подпольщики уже сумели найти к нему подход, и теперь держат его на крючке. К тому же — он из белогвардейцев, а значит, общий язык вы с ним найдете.

— Да куда он денется? — заверила генерала Жерми. — Найду: и язык, и все прочее.

Генерал внутренне поморщился, но, в общем-то, ему нравился бойцовский характер этой женщины.

— Как вы уже поняли, первый настоящий оккупационный документ, удостоверяющий личность, вы, Анна Альбертовна, должны получить у него. Он же, вместе с механиком, должен обеспечить вам алиби: вы никогда не оказывались по эту линию фронта, а, являясь любовницей механика, скрывались у него, чтобы в нужное время заявить о себе старосте. Возможно, даже поработаете у старосты секретаршей.

— Обязательно поработаю, — мило улыбнулась Жерми улыбкой знающей себе цену аристократки — вежливой, снисходительной и ничего не говорящей Шербетову.

«Кто знает, что у нее на уме, — подумалось генералу от разведки. — Как она поведет себя, оказавшись в германском тылу; как будет меняться ее мировоззрение, когда графинюшка доберется до Лихтенштейна или соседней Швейцарии? Впрочем, какой смысл загадывать? В случае чего, сдадим ее как агента Кремля, чтобы, таким образом, дискредитировать генерала Подвашецкого и все его окружение. А потом уничтожим».

— Надеюсь, вы не собираетесь использовать меня для подсчета идущих на фронт немецких вагонов?

— Исходя из основной цели операции, вы нужны нам не в Степногорске, а в Западной Европе, в руководящих эмигрантских кругах. Хотя, несомненно, последуют и какие-то конкретные задания, в зависимости от точки вашего базирования и конкретной ситуации.

Жерми уже решила было, что беседа завершена, однако генерал так не считал и велел адъютанту пригласить подполковника Гайдука.

— Товарищ генерал, особый отдел принял, — с порога доложил тот. — Капитан Карданов только что отправлен в машине коменданта гарнизона на гауптвахту. Под охраной.

Шербетов многозначительно взглянул на Жерми: «Как видите, слов на ветер не бросаем-с», — и предложил подполковнику присесть к столу.