При упоминании о «коммунистическом концлагере» Гайдук нервно поиграл желваками. Подобное выражение ему несколько раз довелось слышать от оберштурмфюрера Штубера и кого-то из его подручных. Тогда барон напомнил ему также о секретном советско-германском параде в Бресте, в честь общей победы над Польшей. Гайдук не сомневался, что германская пропаганда обладает массой правдивых, или вполне правдоподобных, фактов, способных повергнуть граждан Советской страны в полное изумление. Майор представлял себе, какой сумбур начнет твориться в умах людей, когда они вновь окажутся на своей территории, сколько убийственных тайн «вооруженного отряда партии», как называли себя чекисты, будет раскрыто.

Однако вслух он произнес:

— Со священником — это вы мудро. Кто бы мог предположить, что вы столь основательно подготовитесь к исходу из города? Почти все убеждали себя, что до наших мест германцы дойти не сумеют.

— Лично я начала готовиться к такому исходу за месяц до начала войны.

— Как всегда, шутите, Анна Альбертовна…

— Штабс-капитан тому свидетель. — Жерми держалась предельно спокойно, как может держаться только воистину волевой человек, в самом деле готовый к любым превратностям судьбы. — Что же касается мудрости… Кому, как не вам, Дмитрий, знать, что это — всего лишь одна из действительно очень многих моих добродетелей, — скромно потупила глаза Бонапартша.

— То есть хотите сказать, что были предупреждены господином Трояновским?

— Естественно, — процедила Анна. — Он ощущал себя достаточно осведомленным о том, что происходит в Румынии, преданной союзнице рейха, и с каким усердием королевские войска копошатся на правом берегу пограничного Дуная. Нэпман, как вы понимаете, опекает не только официальную торговлю своего приморского региона, но и, так сказать, неофициальную…

— Ясно. У контрабандистов свои взгляды на коммерцию.

— Как и свои представления о границе, и свои каналы информации.

— Прелестно, что мы так легко понимаем друг друга. О том, чтобы остаться на немецкой территории, мысль не возникала? Вам, с вашими знаниями языков и вашей родословной…

Жерми подошла к окну и, отодвинув занавеску, задумчиво всмотрелась в пространство за стеклом. Только теперь по лицу ее пробежала едва уловимая тоска человека, которого вынуждают покинуть родные стены. Гайдук понимал, как ей непросто сформулировать житейскую концепцию, заставившую ее, ненавидящую коммунистов, отступать в глубь территории «красных».

— Вы, Дмитрий, задали этот свой вопрос как офицер НКВД?

— Нет, — отрубил майор.

— Всегда ценила вашу способность расчленять в себе эти две сущности: энкавэдистскую и общечеловеческую.

— И все же?

— Вряд ли мне удалось бы мирно ужиться с германскими властями. Во-первых, германская культура мне, истинной франкоманке, чужда, а, во-вторых, нацистов я ненавижу точно так же, как и, пардон, коммунистов, — Анна демонстративно прошлась взглядом по портупее энкавэдиста.

Гайдук уловил смысл и покачал головой:

— Успокойтесь, хвататься за кобуру я не собираюсь.

— Если бы можно было обосноваться во Франции, я бы, конечно, рискнула. Мысль об этой стране взращена в моем сознании давно, покойным мужем. Тем более что в раннем детстве мне посчастливилось какое-то время пожить в Париже. Но теперь по Елисейским Полям тоже разгуливают оккупанты, там тоже война. Словом, по крови своей я — славянка, и предпочитаю оставаться в родном и понятном мне славянском мире. Меня вполне устроило бы вот такое, — обвела она руками комнату, — тихое дворянское гнездо, которое чудом удалось свить даже во времена кровавого пролетарского бедлама. И вот теперь, из-за нашествия германцев, меня этого гнезда лишают.

— Это правда, что архитектор Трояновский ваш родственник?

— Как ни странно это звучит, он приходится мне двоюродным дедом по материнской линии. Прелюбопытнейшим оказался субъектом. Получив архитектурное образование в Петербурге и в Париже, буквально помешанный на Венецианской и Флорентийской школах барокко, Глеб Трояновский прибыл сюда по приглашению городского казачьего атамана-романтика, для строительства казачьего собора. Да только, увы, не сложилось у них. Атамана этого вскоре разжаловали и вынудили бежать от суда в Бессарабию. А новоизбранный атаман, со своим окружением, прокутил те немногие деньги, какие удалось собрать предшественником. Однако архитектор Трояновский так и остался здесь, погрязнув в созидании своего имения, в нехитрых заказах скупых окрестных помещиков, и в мечтах о превращении захолустного Степногорска — в величественную столицу не только Бугского, но и вообще всего степного казачества.

Объясняя этот поступок, из-за которого он, по существу, похоронил свой талант, архитектор Трояновский записал в своем дневнике: «Степной Париж в виденьях Степногорска явился мне с оживших чертежей». Согласна, поэтично. Глеб принадлежал к небольшой плеяде петербургских архитекторов, считающих себя «поэтами в архитектуре». Приблизительно из тех же романтических видений-чертежей явился Степногорск и мне, блудной внучатой племяннице архитектора, прибывшей сюда в поисках дворянских корней и гнездовьих руин. Естественно, мой ныне здравствующий родственник «товарищ» Трояновский, которого вы зовете «Нэпманом», принялся всячески помогать мне. Ему очень хотелось спасти родовую усадьбу, чтобы если уж не сам он, то хотя бы внуки… Словом, вы поняли.

— Вот теперь многое в твоей судьбе, Анна, проясняется, — произнес Гайдук, тоже приближаясь у окну.

Ему захотелось обнять женщину, но она деликатно отстранилась.

Второй попытки не последовало, потому что майор заметил, как по тропинке, ведущей от калитки, к дому направляются Смолевский и отец Иннокентий. Причем на сей раз у штабс-капитана хватило благоразумия отказаться от белогвардейского мундира и облачиться в гражданский костюм, выглядывавший из-под старого, явно великоватого Гурьке ватника; на голову он напялил кепку, основательно маскируясь при этом под пролетария.

Майор взглянул на часы: самое время выбираться из «гнезда» мадам Жерми.

— Вам давно стало известно, что Смолевский является бывшим белым офицером и что «юродивость» его — всего лишь маска?

— С того дня, когда в чине прапорщика он, тогда еще совсем юный, окончил школу контрразведки, созданную деникинцами в Одессе при военном училище.

Услышав об этом, майор-особист лишь удрученно осклабился. Знали бы в местном отделении НКВД, каких «зубров белогвардейщины» они все последние годы терпели у себя под боком!

— Да-а, — вздохнул он, — грустная вырисовывается картина.

— Понимаю: все меня «проморгали». Ну, меня — как меня. А вот «юродивого» штабс-капитана…

— Не скажите, не так уж и все, — исподлобья взглянул на нее Гайдук. — Однако никогда больше не возвращайтесь к этой теме.

— Естественно. И вообще разве я когда-нибудь с кем-нибудь была столь откровенной?

По всем канонам энкавэдистской практики, в эти минуты он должен был бы чувствовать себя предателем дела революции, покрывающим затаившихся врагов. Причем покрывающим неизвестно по каким мотивам. Исходя из условий военного времени, ему попросту следовало бы пристрелить сейчас и Бонапартшу, и штабс-капитана. Однако Дмитрий вдруг поймал себя на мысли о том, что никакого особого чувства вражды, или хотя бы неприязни, по отношению к этим людям не ощущает. Мало того, он вспомнил о сговоре старшего лейтенанта Вегерова с председателем горисполкома Степногорска и о той реальной угрозе, которая подстерегает его самого.

— Но, упреждая ваш следующий вопрос, — не уловила истинной сути его душевных терзаний Анна, — скажу, что во времена своей офицерской юности, этот мужчина был страстно влюблен в меня, и даже мечтал о женитьбе.

— Подобных вопросов я задавать не стал бы.

— И все же очень хотелось бы услышать его. Ясно, что детали нашей размолвки вас и в самом деле интересовать не должны. Кстати, штабс-капитан до сих пор считает меня своей гражданской супругой, хотя поводов для этого у него не много.