– Кажется, пленный говорил, что свой штаб полка румыны расположили в здании колхозной конторы?

– Причем хорошо обосновались, – поддержал его сержант, уже понимая, к чему клонит командир. – И располагается это здание недалеко отсюда, в приозерной части, на севере села. Дважды бывал возле него.

– Только идти туда я бы не советовал, – молвил Злотник. – Слишком уж много там румын, к тому же немцы подтянулись. Не то время, не наш фарт.

– Вот и решили, – тут же отреагировал Гродов. – Остаешься здесь, проходишь на шлюпке чуть дальше на север, к руинам здания утиной фермы, которые заметишь в низине, у русла речушки, и ждешь нас в течение двух часов.

– Да нет, я готов идти, – попробовал было реабилитироваться Злотник, однако майор тут же погасил его порыв.

– Если не вернемся, отходишь на тот берег. Все, выполняй приказ.

Пока, вдоль берега, по склону оврага, Гродов вел своих бойцов к цели, группа Дроздова действовала по тому плану, который командиры разработали еще в полку. Облив горючим полтора десятка плавсредств, они сели в две захваченные шлюпки и, метнув на плоты зажженные факелы, принялись уходить в сторону перешейка.

Пробираясь перебежками степными оврагами и ложбинками к зданию штаба, майор и его десантники видели, как, открыв беспорядочную пальбу, к лиману, в сторону пожарища, устремились сотни пехотинцев и всадников и слышали, как в ответ отбивали свою пулевую морзянку оба пулемета Дроздова, между которыми доносились автоматные очереди моряков. Вражеская лавина неслась по широкому пологому склону и прекрасно простреливалась со шлюпок десантников, которые оставались невидимыми. Однако вся эта суматоха заставила противника усилить охрану двухэтажного здания, которое, несмотря на проломленную крышу, служило теперь не только штабом, но и офицерской казармой. Подобравшись к нему поближе, при мерцающем свете луны, Дмитрий видел, как в комнатах гаснут керосинки, а в окнах появляются сначала пулемет, а затем и винтовки.

Понимая, что время упущено и пытаться снимать часовых ножами бессмысленно, моряки рассредоточились, и пока, затаившись за углом пристройки, снайпер Малюта убирал своей скорострельной самозарядной винтовкой пулеметчиков и всякого, кто представал перед ним, Жодин забросал гранатами часовых, а затем вместе с майором гранатами и бутылками с зажигательной смесью – само здание. Что происходило потом, Дмитрий со временем вспоминал с трудом.

Следуя своему рыцарскому правилу – оставлять поле боя последним, он приказал бойцам отходить, автоматом и гранатами прикрывая их отступление. Одну из гранат пришлось бросить слишком близко, поскольку группа румын буквально наседала на майора, и он, оглушенный взрывом, едва успел заскочить за обвалившийся угол сарая. Присев там, он вновь открыл огонь из автомата, в то время как бойцы, отошедшие к оврагу, пытались отвлечь противника на себя и прикрыть отход командира, но…

Только очнувшись в плену, Гродов понял, что уложили его ударом сзади, прикладом по голове. Как оказалось, неподалеку от штаба квартировал разведвзвод, который в рейде против десантников не участвовал. Его бойцы и были направлены на ликвидацию диверсионной группы русских. Там же он узнал, что Малюта погиб, а на легкораненого в бедро сержанта Жодина румыны набросились в ту минуту, когда он пытался хоть как-то перевязать себя.

До утра их обоих держали в комнатушке какого-то дома, неподалеку от все еще пылающего штаба, и, придя в себя, Гродов прежде всего спросил, что с Малютой. Узнав, что тот погиб, сказал, с трудом произнося слова:

– Не погиб он, сержант. Отныне ефрейтор Малюта – это я. Здесь нет майора Гродова, нет Черного Комиссара, есть только ефрейтор Малюта, который немного владеет молдавским, поэтому-то и пошел в разведку в мундире румынского рядового.

– Как скажешь, командир. По молодости шкодной, меня дважды в милицию загребали, как вести себя на допросах, знаю.

– Поскольку ты пошел в нашем обмундировании, можешь оставаться под своей фамилией, и, кроме того, ты мой командир.

– Как же мы так попались им, товарищ майор? Неужели фраернулись?

– Не «фраернулись», сержант, – как можно жестче осадил его Гродов, – а уничтожили все плавсредства десанта, уменьшили армию противника как минимум на три десятка солдат и офицеров, уничтожили вражеский штаб. Уверен, что сегодня румынам будет не до атак на позиции нашего полка.

– Сегодня – это уж точно, – попытался Жодин вернуться в привычное состояние отчаянного балагура.

– Теперь следует подумать, как отсюда выбираться. – Мысленно же Гродов сказал себе: «А ведь полковник Бекетов, кажется, предчувствовал, что резерв твоего фронтового везения исчерпался. Зря ты не прислушался к его предостережению, зря…». Однако сказать такое он мог только самому себе, и только мысленно.

Уже совсем рассвело, когда дверь комнатушки открылась и на пороге восстал приземистый, не в меру располневший офицер со стеком в руке.

– Может, расстрелять их или повесить на площади, как считаете, господин капитан? – спросил другой офицер, который пытался рассмотреть пленных через спину своего командира.

– Из штаба дивизии позвонили, что их хочет допросить сам полковник Нигрескул, – вальяжно, лениво пережевывал слова капитан. – Не знаю, зачем они ему понадобились, но приказ есть приказ.

– Очевидно, потому и понадобились командиру дивизии, что это – морские пехотинцы и наверняка служат в полку Черного Комиссара, которым очень интересуются и сам полковник, и наша разведка.

– Слишком много предположений, лейтенант, – все так же лениво ворочал языком толстяк. – Вам это явно не по чину. Пришлите сюда фельдшера, пусть осмотрит их и перевяжет, после этого отправим машиной в штаб дивизии. Только об охране позаботьтесь.

Лейтенант тут же ушел, чтобы распорядиться насчет фельдшера и машины, и капитан тоже намеревался уйти, но в последнее мгновение вдруг передумал и уже через плечо спросил:

– Кто-то из вас хоть немного понимает по-румынски?

– Как видите, я немного знаю молдавский, – ответил Гродов, с трудом, вдоль стенки, приподнимаясь. Чувствовал он себя прескверно: голова разламывалась от невыносимой боли, по лбу все еще сочилась кровь, затекая на заплывшие глаза. Ребра болели от пинков, которыми его награждали солдаты, пока доставляли до этой «темницы». – Позвольте представиться: ефрейтор морской пехоты Малюта.

– Молдавского языка, ефрейтор, не существует, есть только бессарабский диалект румынского.

– Я не специалист в этих вопросах, господин капитан.

– Вы молдаванин? Бессарабец? – только теперь снова повернулся к нему лицом офицер.

– Наполовину, господин капитан: мать была молдаванкой, отец – украинцем, но тоже из бессарабцев, от них и язык, который, не скрою, мне очень нравится. Особенно уважаю молдавские, простите, румынские песни.

Капитан подошел к нему чуть поближе, смерил взглядом от кончиков сапог до головы и, тяжело дыша, пробормотал:

– От расстрела или виселицы это вас, ефрейтор, не спасет. Но слышать нечто подобное от морского пехотинца было приятно.

Капитан ушел, а в те минуты, которые остались до прихода к ним фельдшера, Жодин успел оценить его ход:

– Для начала, командир, вроде бы неплохо: и подозрение в том, что ты – Черный Комиссар, отведено, и вообще…

– …И вообще из этого знакомства можно будет извлечь кое-какую пользу, – завершил его мысль Гродов.

Под усиленным конвоем их отвели в лазарет, устроенный в том же помещении, в котором, как свидетельствовала пробитая пулей вывеска, когда-то находился сельский фельдшерский пункт. Там им промыли и обработали раны – как оказалось, у Жодина пуля прошла по касательной, – перебинтовали и даже напоили кипятком.

Прежде чем их посадили в крытую немецкую машину, к Гродову подошел невысокий, плотного телосложения лейтенант.

– Мне сказали, что вы неплохо владеете румынским, ефрейтор.

– В чем нетрудно убедиться, – сдержанно заметил Гродов.