– То есть ваши солдаты уже знают, кто командует десантниками?

– Даже ночью, когда еще не было точно известно, кто именно высадился, слух пошел, что русские опять послали к нам в тыл Черного Комиссара.

– И в штабе известно было, что мы готовим высадить десант? – майор пока что умышленно не требовал от пленного объяснений по поводу того, с каким штабом тот связан. Хотел, чтобы парнишка сам раскованно разоткровенничался.

– Немецкая разведка сообщала, что где-то под Севастополем готовится большой десантный отряд морских пехотинцев, который еще до конца сентября должен высадиться под Одессой. Однако в нашем штабе не восприняли эти сведения всерьез, потому что были уверены: до конца сентября город будет нашим. Так приказал маршал Антонеску.

Морские пехотинцы в очередной раз вопросительно переглянулись: они явно теряли интерес к этому «завоевателю Транснистрии».

– Ты действительно намеревался сообщить мне что-то важное? – спросил Гродов только для того, чтобы оттянуть оглашение приговора.

– Никак нет, – пробормотал младший лейтенант. – Хотел попросить, чтобы вы не расстреливали меня.

– Не расстреливали, значит? Что же прикажешь делать с тобой? – критически осмотрел его командир десантного полка.

– Отпустить, – потупив глаза, подсказал Николае. – Клянусь, что ни одного вашего солдата я убить не успел.

– Чем же ты тогда занимался здесь, на войне?! – возмутился Гродов. – Он, видите ли, ни одного не убил? Кому нужен такой вояка? – Морские пехотинцы мрачно ухмыльнулись, а Малюта еще и снисходительно развел руками, дескать, ну что с него, босоты этой, возьмешь? – Стрелять тебя хоть научили?

– Научили. Я умею стрелять.

– Ну, слава богу. Хоть чему-то тебя, офицер, научили.

Малюта извлек у себя из-за пояса пистолет Николае и обнаружил, что он давно не чищен, ужасно запылен и все еще остается при полной обойме.

– Не то что не стрелял, но даже пистолет ни разу не почистил! – поддержал он возмущение своего командира. – Совсем у них там распустились. Тебе, босота слободская, в ефрейторах пока еще рано ходить, не то что в офицерах.

– Вас, младший лейтенант, – спросил его Гродов, – наверное, забыли предупредить, что отправляют на фронт?

– Я сам попросился на фронт, решив, что чин офицера можно получить прямо здесь, не заканчивая военной школы. Дядя взял меня к себе, порученцем.

– Постой-постой, так, что, оказывается, командир полка Нигрескул – твой дядя? Тот самый, который совсем недавно пытался захватить мою батарею?

– Да, это мой дядя, господин майор. Только теперь он уже командир дивизии, несколько дней назад его назначил сам Антонеску. Правда, теперь от его дивизии уже мало что осталось…

Майор задал пленному еще несколько вопросов, и хотя тот отвечал с наивной правдивостью, очень скоро понял, что толку от его сведений немного. После десантирования его полка и наступления стрелковых дивизий ситуация на этом участке настолько изменилась, что ничего важного сообщить этот парнишка уже не мог.

Когда Гродов приказал пленному идти за ним, тот был уверен, что ведут расстреливать. Но майор вывел его на холм, с которого открывалась часть перешейка, и спросил:

– Ты был там?

– Был. В штабе меня попросили передать пакет командиру полка, который я и доставил на тот берегу. А заодно приказали выяснить, как складывается ситуация на перешейке.

– Много ваших солдат на том берегу?

– Не знаю. Около тысячи, не меньше.

– «Около тысячи» – это не цифра. Да точнее определить ты и не смог бы. Вот что, младший лейтенант, решим так. Ты возвращаешься на перешеек и от имени своего дяди требуешь от находящихся там солдат в течение ближайшего часа убрать с восточной части все тела погибших и раненых. Не гоже нам топтаться по телам мертвых и страждущих. Не по-христиански это. Согласен со мной?

– Так точно, господин майор. Но меня действительно не застрелят? – Заметив, как Гродов поиграл желваками, пленный испугался собственного неверия и отшатнулся. – Нет-нет, я верю вам, верю…

– Итак, в течение часа солдаты должны убрать трупы и раненых. Ни одного выстрела с нашей стороны за это время не прозвучит.

– Я передам офицерам ваши слова.

– Когда будешь переходить, как можно громче кричи своим, чтобы не открывали огня. Ну, а дальше уж сама судьба решит: выжить тебе в этой мясорубке или погибнуть.

– Неужели вы действительно намерены спасти мне жизнь, господин майор?

– А вы, младший лейтенант, сомневаетесь в этом?

– Я всю жизнь буду гордиться тем, что жизнь мне спас не кто-нибудь, а сам Черный Комиссар. И буду молиться за вас.

– Во-первых, я не спасаю вашу жизнь, а всего лишь не желаю лишать вас жизни. По-моему, это не одно и то же. И не надо за меня молиться, лучше, при случае, спасите кого-нибудь из краснофлотцев, которые окажутся в плену у вас. А главное, даже пройдя через ад войны, постарайтесь оставаться человеком. То же самое посоветуйте своему дяде, передав при этом привет от меня.

– Обязательно передам. – Нигрескул попытался высказать еще какие-то слова благодарности, но майор решительно прервал эту попытку:

– Все-все, свободен. Малюта, проведи младшего лейтенанта до передовой и проследи…

– А как по мне, так его все же стоило прикончить, – проворчал подошедший к тому времени Владыка. – Все-таки одним оккупантом на нашей земле стало бы меньше.

– Вряд ли мы с тобой, комбат, будем вспоминать всех тех, кого в этой войне убили. А вот о тех, кого сумели спасти по обе стороны фронта, будем вспоминать всегда. Их имена и лики будут служить нам оправданием перед собственной совестью.

– А что, разве после этой войны нам еще нужно будет за что-то оправдываться?! Перед кем и с какой стати?

– Будет – не будет, поди знай, а подстраховаться стоит. Так уж мы, грешные, устроены.

Как только пленного увели, с поста наблюдения сообщили, что с тыла приближаются два грузовика и целый обоз всевозможных повозок. Как оказалось, это совершала марш-бросок первая рота батальона Никонова, причем три повозки были отведены раненым. Появление этой роты оказалось очень своевременным: пока ее бойцы располагались в тылу третьей роты Владыки, командиру десантников позвонил полковник Осипов.

– Поступил приказ до темноты овладеть перешейком, – сказал он после сдержанного приветствия. – Поэтому ровно в девятнадцать мои бойцы пойдут в наступление на позиции румын в южной оконечности лимана. Самое время завершить окружение вражеских частей, все еще остающихся на западном побережье Большого Аджалыка.

– Понял. Уже сейчас начинаю истреблять противника в низинной приморской полосе, оттесняя его на узкую полоску самого перешейка. В девятнадцать перехожу в общее наступление на восточный плацдарм противника.

– Только так, с двух сторон, – поддержал его командир Первого полка морской пехоты. – Тогда мы намертво прижмем уцелевшие подразделения врага к лиману.

Объединив прибывшую роту с третьей ротой батальона Владыки, майор отправил обоз назад, навстречу отходящим ротам Никонова, а бойцам образовавшегося отряда, возглавляемого самим старшим лейтенантом, приказал вытеснять румын из приморской части плацдарма, пробиваясь к перешейку. Но комбат воспринял приказ по-своему. Как только группа моряков по-пластунски подобралась к позициям румын и забросала их гранатами, он поднял бойцов в атаку и вклинился во вражеский плацдарм метров на двадцать.

Упускать такой момент нельзя было, и Гродов лично повел бойцов двух оставшихся рот в наступление на плацдарм в районе плавней. Прячась за выведенными из строя машинами и повозками, а также цепляясь за плавневые островки, румыны оказывали здесь ожесточенное сопротивление. И вскоре бой перерос в рукопашную, во время которой в ход шло все – штыки, саперные лопатки, ножи, немецкие гранаты с деревянными ручками. Какой-то рослый десантник даже умудрился вырвать из повозки оглоблю и ринулся с ней в плавни, выкашивая перед собой людей и камыш.