Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Отрываюсь я от столба и свечу на другую крепь.

Утром подперли мы потолок осиновым сутунком. А сейчас кора у осины потрескалась щелями, и распух наш сутунок посередине. Жмет, ясное дело, жмет!

Выхожу я наружу, вздыхаю легко, даже рад и дождю, и ночи.

Наутро обсказываю ребятам — так, мол, и так, ухо востро держите! Крепь повело…

А Демьян Никитич факелом пол осветил и опять золотиночку поднимает.

— А это видали?

Ахнули мы — ну и фартовый! Про все забываем, скорей бы в свороток попасть.

Моложе нас всех Ванюха. А упорен в работе парень! Даром что похудел, а знай лопатою грунт ковыряет, да через колено — моментально тачка полна! Кряхтит наш Демьян Никитич, еле откатывать поспевает. Упыхался под конец и я. Пот в три ручья за шею льется.

— Хватит, ребята! — кричу. — Шабашить надо. Пора на обед.

И тут же вижу, что девятое огниво из земли показалось. Лежит вверху поперек бревно — девятая переводина от входа.

Посмотрел Демьян Никитич.

— Ну, вот, — говорит, — к самому интересному подошли, и на тебе — на обед ступайте! Давайте, ребята, очистим огниво. Работы на час осталось!

— Что будешь делать, давайте!

Меняемся только делом. Ванюха за тачку берется, я — за насыпку, а Демьян Никитич идет в забой.

Сработались так, что один другому под масть! Сколько забойщик отвалит, столько и в тачку я наложу. А за Ванькой дело не станет, едва увезет, уж, глядишь, готова опять пустая тачка.

Поглядываю я и вижу, что Демьян Никитич печуру подкайлил глубоко. Нависла земля, будто купол сверху.

Работает он по-своему: на коленке под сводом стоит, а другая нога наружу.

— Эх, — приговаривает, — чует сердце мое — самородок хороший выну!

Между делом заметны мне мерзлые пятна в забое. Факел дымно горит, сверкнет такое пятно на огне — ну, металл да и только! Сердце дразнит…

Стали мы закурить. Ванюха садится на тачку, я к нему подхожу махорки стрельнуть, а Демьян Никитич согнулся, шарит в полу забоя. Скрутил я собачью ножку, а он говорит из-под свода:

— Я бергальские выката откопал… — Да как крикнет потом: — Золото в них, ребята!

Я цигарку даже рассыпал… Но вскочить не успел.

Вихрем ударило меня в грудь, я затылком об землю. Загудело, тряхнуло, и черная темнота, как шапкой, накрыла разом…

Замер я от испуга, в ушах звенит, полная глотка пыли. Однако чувствую — цел!

Выкарабкиваюсь из-под тачки, вижу, углем горит под ногою факел. Поднимаю его. Дунул на угли — вспыхивает береста. Обвожу я огнем вокруг, над головой.

Позади — хорошо. Не завалило. Ванька жив.

Посмотрел на забой — там горою земля. И пылью закутана, как при взрыве. Сунул я факел под низ — ноги! Батюшки мои, ноги шевелятся из земли…

Демьяна Никитича задавило!

Хватаю я за его колени, тяну — не идут, мертво зажало!

Ванька толчется, белый как снег, зубы стучат.

— Бери лопату!

Роем. Молчим и роем. Себя землей закидали. И вижу я, как дрожат, дрожат у Никитича ноги, потянулись носками и стихли.

Вечная тебе память!

Уткнулся Ванюха в стену, заплакал…

Отнесли мы товарища недалеко. И против большой сосны под скалой схоронили. На высоком, веселом месте похоронили.

Не хочется мне теперь ни пить, ни есть, заедает меня тоска. Ванюхе, должно быть, легче. Он ревет, и горе слезами у него выходит. А я — не могу.

После похорон возвращаемся мы в балаган и сидим, как две сироты. В углу Демьяна Никитича сумочка висит — хозяина дожидается. Не желаю я больше молчать.

— Проклятое место! — говорю Ванюхе. — И раньше, должно быть, людей душило! Недаром Могильным и ключ назвали. Засыпать к черту эту дыру и идти домой!

Ванюха плечом пожимает:

— Как скажешь, так и будем делать!

Молчим. Опять думаем про себя.

— Должно быть, большое богатство тут скрыто, — говорю я. — Не дается без крови в руки…

— Теперь пролилась, — отвечает Ванюха. — Неужели же зря!

И смотрит в мои глаза, будто в книге прочесть в них хочет.

Встал я, берусь за кайлу.

— Вот правильно! — говорит Иван.

Отправляемся к штольне. Не хочу, а иду. Сами ноги ведут. Пересиливаю себя и вношу предложение: сейчас мы почти не люди. Выдохлась сила, и рассудок устал. Недалеко и до второй беды. А поэтому штольню надо закрыть, вход землей завалить, а самим идти.

Встретим дорогой Мироныча, обмозгуем и тогда уже капитально решим. Умно придумал! А Ванюха еще умней говорит:

— А не боишься, что от этих дождей гора сядет? Тогда уж штольни не откопать. И потом: ты на прииск дорогу знаешь, не запутаемся мы в тайге?

Как молотом, меня по башке своими вопросами бьет. Плюнул я, изматерился. Кричу:

— Плохо это, если согласия между нами не будет!

Ванюха мой испугался:

— Что ты, что ты. По глупости я сказал…

Так толком ни до чего и не договорились.

Лежит перед нами доска. Бергальский настил, по которому тачки они катали. На этой же выкатине, которую Демьян Никитич нашел, и вынесли мы его изломанное тело…

На два пальца к доске глина налипла. Падала, должно быть, с тачек и ногами растаптывалась. Вспомнилось, что покойник о золоте закричал. Берет Ванюха эту доску, соскребает глину в лоток и несет к ручью на промывку. А я сижу на бревне, и что будем делать — совсем не знаю.

Возвратился Иван и молчком лоток сует. Золото! Круглое, ровно дробь. Жаром пышет. Грамм тридцать, однако, с безделицы такой намылось…

— Погибли мы с тобой, — говорю, — Ванюха. Я ведь отсюда уйти не могу!

— И не надо, — отвечает. — Даром, что ли, человека похоронили!

Дорылись мы все-таки до своротка. Обозначился в стенке штрек — узкий такой коридорчик, вроде щели. Сильно завален.

Теперь каждый шаг берем с расчисткой. Не спешим, боимся беды. На каждом аршине вбиваем новую крепь. И все, что с полу счищаем, на промывку идет.

Всякий день у нас золото прибывает. С остатков, с потери от старых работ. А добычи не меньше, чем у людей на нашем прииске. Подумать только, какая же россыпь богатая здесь была!

Но к концу приходят наши запасы. Пора и Миронычу возвращаться, а его все нет и нет. Не случилось ли что-нибудь в дороге?

Дожди не перестают. Тают от них по горам снега. Поднимаются в речках воды. Ручьи бунтуют, гремят. Переправы сделались трудными и опасными.

Мешает ненастье Миронычу к нам подойти, — так мы решаем.

Посмотрел я на себя в лужу — таежное зеркало — глядит на меня незнакомая образина. Щеки ввалились, щетиною обросли. Бороду всегда брею, а теперь торчит завитками. Брови насупились, никогда я суровым таким не бывал. Стало даже смешно, блеснули глаза, покосились, вот-вот подмигнут — прежний человек показался!

Уставится иногда Ванюха в костер — огонек по глазам у него играет. Задумается парень и говорит:

— На прииске о нас помнят. На разные лады, должно быть, гадают. Уж это наверное… Почему отрадно об этом думать?

— Помощь бы дали скорей, — говорю я, — э-эх ты, жизнь!

В балагане то и знай, что крышу чиним.

Каплет дождь на нас, на вещи. Лопотишка вся в плесени, инструменты заржавели, сами в мокре — плохая наша судьба!

Только золото и бодрит.

Доедаем мы конское мясо. Рябчика иногда сшибем или глухаря. Но в ненастье прячется дичь. Все реже да реже попадается добыча. И, что хуже всего, оползать начинает с дождей гора.

Штольня покамест крепко стоит. А по склонам, там и здесь, замечаем, как лезет глина, текут оплывы…

Лежу как-то ночью под балаганом. Сеет снаружи мелкий дождь. Костер догорел, только угли тлеют.

Ванюха намаялся за день. Укутался однорядкой и спит. А я ворочаюсь, заснуть не могу, и нехорошие думы в голову лезут.

И близко мы от заветного места. Всего аршин восемь осталось пройти. И золото мы дорогой хорошее моем. А вот не знаю — сумеем ли выдержать! На ниточке держимся…

На что уж Ванюха был крепок, а теперь его ветер шатает. Поглядел я на руку свою, в ссадинах да в мозолях, даже жалко себя мне стало.

332
{"b":"908566","o":1}