«Хватит с Ихраза и того, что он знает о существовании этих документов. Ее брат осмотрителен, но мне следует опасаться даже собственной тени. Что до Лахель… Едва ли Ладарий сможет ее подкупить».

Канцлер поднялся, хрустнул затекшей шеей и сделал несколько нетвердых шагов.

— Стойте, господин! — угадав его намерение, телохранительница отряхнула бархатную обивку от пыли. — Теперь можно.

— Спасибо, милая, — хрипло ответил Демос. — Раз уж ты здесь, накапай мне той эннийской отравы от мигрени, пожалуйста. Но отмерь как следует, молю! Я едва не отдал богам душу в прошлый раз.

Лахель сконфуженно кивнула, и канцлер, сидевший с закрытыми глазами, не мог видеть, как поникли ее плечи. Она внимательно отсчитала семь капель — этого должно было хватить, чтобы унять начавшийся приступ.

— Прошу, — эннийка подала снадобье, и Демос, скривившись, выпил его залпом.

Через несколько долгих минут ее господин вновь забился в судорогах. Лахель пришлось вырвать стеклянный стакан из его скрюченных пальцев и вцепиться в слабые костлявые плечи, предостерегая Демоса от падения. Еще через несколько мгновений он затих, и его тело пугающе обмякло. Телохранительница сняла с головы цветастый платок и аккуратно вытерла слюни, свисавшие с подбородка своего господина.

Это происходило каждый проклятый день, одно и то же, и она ничего не могла изменить.

Самый влиятельный мирянин империи был беспомощен, как дряхлый старик, а вокруг него было слишком много желающих этим воспользоваться. Знай они об этом слабом месте…

Лахель прерывисто вздохнула, благодаря мертвых богов за то, что смогла остаться наедине с Демосом, без брата. Она не могла показать свою слабость перед Ихразом — вряд ли бы он ее понял.

Ощущение собственного бессилия болезненно ныло у нее в груди. Лахель могла защитить своего господина от стрел и копий, мечей и кинжалов, иных ядов и злых языков. Но этот неведомый недуг, раздиравший голову Демоса на части и с каждым днем становившийся лишь мучительнее, победить была не в силах.

Зато она была вполне способна дать ему кое-что иное.

Лахель осторожно прикоснулась к изуродованной щеке канцлера, и, испугавшись собственного жеста, отдернула руку. Опыт использования снадобья позволял предположить, что Демос должен был провести в беспамятстве еще некоторое время.

Этого должно было хватить, чтобы приготовить ему маленький сюрприз.

С огромным усилием Демос открыл глаза и тут же пожалел о содеянном. Во всем кабинете горел только один канделябр, но даже этот свет ослеплял, словно яркое солнце в морозный день.

— Черт…

Канцлер снова сомкнул веки и решил не шевелиться. Впрочем, сил у него не было даже для того, чтобы внятно произнести что-то длиннее куцего ругательства. Он утопал в заботливо подоткнутых под спину подушках, ноги прикрывало тонкое одеяло — сколь ни была лютой жара в летнем Миссолене, от этого дрянного эннийского снадобья его знобило в любую погоду. Руки покрылись мурашками, каждый волосок на теле встал дыбом. Мысленно проклиная собственную беспомощность, канцлер с усилием натянул одеяло до подбородка и замер, ожидая возвращения сил.

Наконец, почувствовав в себе достаточно жизни, он снова открыл глаза. Лахель сидела напротив него, устроившись в кресле прямо с ногами. Шарфа на ней не было и Демос увидел, как свечное пламя плясало в темных узких глазах телохранительницы, кидало блики на гладкую смуглую щеку, мерцало на опутанной ремешками и серебряными бусинками толстой черной косе.

На коленях женщины лежал обнаженный ятаган.

— С возвращением, господин, — тихо поприветствовала Лахель. — Воды?

— Будь любезна, — севшим голосом попросил канцлер. Горло раздирала дикая жажда.

Стоило эннийке отвернуться, как Демос полез в карман за паштарой. Но внезапно передумал.

«Что будет, если я попробую воздержаться от нее хотя бы на протяжении одного вечера? Уверен, ничего хорошего, но вдруг…»

Выпив воды, канцлер поднялся и, шатаясь, подошел к умывальнику. Погружение лица в таз помогло — бодрым он все еще не мог себя назвать даже с натяжкой, но голова начала соображать яснее. Лахель, безмолвная и спокойная, продолжала неподвижно сидеть на своем посту возле кушетки. Наконец, когда Демос покончил с водными процедурами и переоделся, с удовольствием стащив с себя пропитавшуюся холодным потом тунику, эннийка заерзала в кресле.

«Ихраз и Лахель могут передвигаться совершенно бесшумно, я знаю. Порой мне начинает казаться, что они специально издают массу лишних звуков лишь затем, чтобы не заставлять меня нервничать. Как мило с их стороны не доводить господина до инфаркта внезапными появлениями. Миссолен изменил всех нас и по-своему многому научил. Но стоило ли это того?»

Демос нечленораздельно выругался, пытаясь справиться с застежкой пояса. Наконец, когда пряжка поддалась, он вздохнул с облегчением и обернулся.

Лахель смотрела прямо на него, и значение этого взгляда он прочитать не смог.

«Что случилось?»

Женщина медленно покинула кресло и легкой походкой направилась к нему. Ятаган она оставила на кресле, но Демос не сомневался, что даже без этого оружия Лахель смогла бы моментально придумать десяток эффективных способов остудить пыл незваных гостей.

«Несколько ножей и кинжалов, пара стилетов, гацонская гаррота, ядовитые эннийские порошки…»

— В чем дело? — голос канцлера не дрогнул, но прозвучал напряженно.

«Существенный недостаток сотрудничества с эннийцами — невозможность понять их истинные намерения. У гацонца все мысли будут написаны на лбу. Эннийцы же не покажут ничего, кроме маски безмятежного спокойствия».

Телохранительница подошла к Демосу и остановилась на расстоянии шага. Одна ее рука была на виду, другая — спрятана за спиной.

— Ну же, Лахель, — раздраженно проговорил Деватон. — Это уже не смешно.

Вместо ответа женщина опустилась на колени. Из-за спины она вытащила предмет, внешне напоминавший трость, и почтительно подала его Демосу.

— Простите, что заставила вас нервничать, господин, — потупив взор, сказала женщина.

Канцлер рассматривал трость — блестящее темное дерево, строгий серебряный набалдашник с чернением, несомненно, выполненный умелым мастером, — дорогая и элегантная вещь.

«Ничего лишнего, как я и люблю. Ты отлично изучила мои вкусы».

— Это…

— Мой подарок на вашу предстоящую свадьбу. — Лахель повернула серебряный набалдашник и продемонстрировала клинок. — Меч-трость. Понимаю, еще не время для даров, но мне будет гораздо спокойнее, если он появится у вас как можно раньше.

Демос с почтением принял подарок и провел ладонью по гладкому дереву. В руках новая трость лежала изумительно удобно, а пальцы уверенно смыкались на рукояти-набалдашнике. Следуя примеру Лахель, канцлер аккуратно повернул навершие и обнажил узкий клинок.

«Прекрасная работа. Хочешь — коли, хочешь — режь. Не назвать серьезным оружием, но, как последний довод, это может быть очень кстати. Сколько лет я не фехтовал? Десять? Как бы не опозориться, случись оказия».

— Клеймо Ванфари. Лахель, это же баснословно дорогая вещь!

— Вы хорошо мне платите, — откликнулась эннийка. — Ванфари — единственный мастер, чьи работы достойны вас. Лучшее для лучшего.

Демос резким движением вернул клинок в ножны и подал руку телохранительнице:

— Прошу тебя, поднимись с колен. Ты же не в Эннии.

«Когда же я выбью из тебя эти рабские привычки?»

Лахель послушно выпрямилась.

— Спасибо, — Демос мягко сжал пальцы телохранительницы — редкое и оттого еще более ценное проявление чувств, которые он обычно скрывал. — Я тронут.

— Вам понравилось?

— Спрашиваешь? — усмехнулся канцлер и нежно погладил отполированное древо. — Прекрасная вещь! Вряд ли я сам смог бы выбрать более подходящую.

Лахель улыбнулась, обнажив ряд ровных белых зубов.

— Остается лишь молить мертвых богов, чтобы вам никогда не пришлось пускать ее в ход.