– Что буркала вылупили? Показываю! – Я выхватил фузею у стоявшего ближе всего ко мне и встал на колено; зря, что ли, сам тренировался. – Фузею наклоняем. Надкусываем пулю. Сыпем на затравку. Сыпем в ствол. Пулю в ствол. Отстегиваем шомпол и вбиваем им пулю и порох в стволе до упора. Пристегиваем шомпол на место. Все. К выстрелу готов!

Я сделал вид, что прицеливаюсь и стреляю. После этого лег с фузеей на землю и вздрогнул от раздавшегося хохота.

– Что ржете, черти?! Я что тут, в бирюльки играю? Дубины, жить, что ли, не охота? Лежа стрелять научитесь – в вас хрен попадешь! Вот, я на земле валяюсь, а ты попробуй в меня попади! – Я перевернулся на бок, чтобы удобнее было орудовать шомполом. – А ну все на землю! Так… А теперь на левый бок повернулись! На какой, на какой? На этот! Это левый бок! Теперь пробуем зарядить фузею. Делай раз – опустить фузею ниже! Делай два – достать патрон! Делай три – надкусить патрон! Делай четыре…

Получалось не у всех. Лучше сказать, ни у кого не получалось. Валялись, как переевшие тюлени. Локти в землю упирались. Длинная, как весло, фузея все норовила вверх подняться и лягнуть прикладом солдата.

– Так! Стоп! Стоп, я сказал! Застыли! – Пехотинцы замерли, вытянувшись в линию. – Все сначала! Делай раз – опустить фузею! Вася, черт тебя дери, ниже, я сказал, – пришлось одного из замешкавшихся солдат пнуть ногой. – Еще ниже! Делай два – достать патрон! Что опять?! Почему патронная сумка на спине? А, ремень хреновый. Чтобы потом поправил… И вообще, нужно вам что-то с одежкой делать. В таком обмундировании воевать по-новому не годится. Придется подумать…

На какое-то время я словно выпал из этого времени, обдумывая приходящие идеи по поводу новой военной формы для солдат. «Нужна практичная, неяркая одежка, похожая на шаровары и гимнастерку. А чего придумывать-то? Ремень еще крепкий нужен. Подсумки для патронов. Фляга. Рюкзачок для других припасов. Нож, в конце концов…»

– Черт, на это столько бабла надо, что опухнуть можно. Вот тебе, Саня, еще один аргумент, чтобы наведаться в гости к тому боярину. Чай поделится с нами денежкой… всей денежкой, которая у него есть. Он старенький уже. Куда ему столько, а нам пригодится. – Мое затянувшееся бормотание вдруг прервал громкий кашель кого-то из солдат, все еще смирно лежавших на земле. – Слышу, слышу! Так… – окинул я взглядом валявшихся в пыли. – Начинаем заново! Делай раз – фузею ниже! Делай два – достать патрон! Делай три…

Вот так мы «потели» еще пару часов, пока, наконец, не настало время для начала операции по «отъему неправедно нажитого» у боярина Шереметева. Мы побросали под солому мешки с амуницией и, развалившись в телегах, отправились в дорогу. До Москвы путь был неблизкий и было время все хорошенько обсудить.

…В дороге, монотонном дерганье телеги на ухабах и колдобинах, я снова и снова спрашивал себя, а не переоценил ли я свои силы? Понимаю ли всю сложность того, что нам предстоит сделать? Ведь я с горсткой недоучек, нахватавшихся кое-каких специальных знаний из будущего, намеревался проникнуть в дом одного из богатейших бояр Москвы и ограбить его. Оценивая мое мероприятие в реалиях XXI века, можно было с некоторой долей условности сказать, что я собирался ограбить один из центральных банков столицы.

И задавая себе все эти вопросы, я, к своему сожалению, должен был признаться, что не осознавал даже малой толики тех трудностей, что мы могли испытать. Моя команда, уже пытавшаяся напасть на боярина в его доме, рассказала мне кое-что… Нас ждала большая усадьба в самом центре города, в паре верст от которой располагался Разбойный приказ, а чуть дальше вообще начиналась Стрелецкая слобода. Словом, любой подозрительный шум в ночи – стрельба, крики, пожар – означал, что примерно в течение часа у ворот усадьбы могут оказаться десятка два стрельцов с здоровенными мушкетами. Еще через час на всех заставах Москвы закроют ворота, и начнется большой хай, от которого меня и моих людей уже вряд ли спасет мандат от Петра Алексеевича. Однако опасное соседство было не единственной проблемой! Усадьба, по словам боярыча, представляла собой небольшую деревянную крепость, как и усадьбы других крупных вотчинников в Москве. С улицы ее защищали почти трехметровые стены из дубовых бревен, покрытых двухскатной крышей. Ворота из пятивершковых досок закрывались на гигантский засов, который поднимали три человека. На ночь во двор выпускали трех псов, которые, судя по размерам и свирепости, могли с легкостью поспорить и с волками. Если же и они не могли остановить татей, покусившихся на хозяина, то наступало время боевых холопов, почти три десятка которых жили здесь же. Крепким орешком был и боярский терем, крошечные окна которого с заходом солнца закрывались ставнями…

– Это на что же мы подписались? – вырвалось у меня. – Да тут полк нужен с усилением, чтобы этот орешек сковырнуть. Не пора ли оглобли назад поворачивать? Не потянем ведь…

Однако я совсем недооценил своих людей. Оказалось, у них уже и черновой план был готов.

– Подожди, Александр Данилыч. Чай не лаптем щи хлебаем и не дурнее других, – хмыкнул боярыч, услышав мой вздох. – Мы тут давеча покумекали с робятами и вот что скажем… Седни осьмое, а завтре, значица, девятое. Большой праздник. Троица. Москва гулять будет. Боярин тако ж чарочку примет, да и дворне с холопами поднесет браги али вина. А где одна чарка, там и две чарки, – хитро подмигнул парнишка мне. – В этот день Шереметев и в церкву съездит, и к старинным друзьям зайдет. Вечером же и он, и все его холопы будут как мертвые валяться. А тут и мы…

К вечеру мы уже были в Москве, устроившись на постой к какому-то знакомому цыгана. Изба была покосившаяся, грязная, но как раз этим и особенно привлекательная для нас. Сюда точно никто из власть имущих не станет заглядывать.

На следующий день Москва, действительно, гуляла. С самого утра гремел перезвон колоколов десятков церквей и монастырей огромного города. Празднично одетые люди с заутреней спешили домой или в гости, где их ждал накрытый стол. Жители попроще уже начали праздновать, сметая с лотков продавцов пироги, кулебяки, жареных кур. Голытьба шастала по рынку, норовя что-нибудь сдернуть из съестного. Нищие радостно скалили беззубые рты и шептали осанну дававшим милостыню. На Троицу подавали хорошо. И яйца давали, и пироги, и мяса кусок. Особо жалостливым могли и грошик кинуть…

У нас же праздновать времени совсем не было. К вечеру нужно было иметь досконально разработанный план.

– Волчью или медвежью шкуру бы где раздобыть… – мечтательно протянул Пали, поигрывая своей любимой плеточкой. – Мы в таборе только так лошадей и крали. Парочку шкур кинешь через забор, псы сразу же скулить начинают, а потом по норам прячутся. Хорошее дело такая шкура… Только где ее взять-то сейчас? Гроши потребны.

Заикнувшись о грошах, чернявый уставился на меня. А что толку? У меня в кармане мышь повесилась. От тех пары рублей, что дал Петр, ничего не осталось.

– Ты на рынок к своим наведайся. Неужели у цыган медведя не найдется? – пришла мне в голову хорошая мысль. – Своему, чай, не откажут. И волком на меня не зыркай! Топтыгина резать не надо. Тряпье у них попроси, на котором он спит. Давай-давай, времени в обрез.

Немногословный Пали кивнул и, насвистывая что-то незамысловатое, вышел со двора. Я же с остальными остался сидеть. Время икс становилось все ближе и ближе, а у нас конь не валялся.

– Дворня точно гулять будет? А если нет? – Я уставился на боярыча. – Мы же даже пикнуть не успеем, как нас повяжут.

В ответ на меня посмотрели, как на маленького. Мол, как этого можно не понимать?

– Как же в такой большой праздник чарочку-то не принять? Светлая Троица. Душа радуется. Нельзя не выпить. Коли браги али вина не принять, и не русский ты вовсе. Батюшка мой, царство ему небесное, всегда так говаривал. Все лежма лежать будут, командир, – растолковывал мне боярыч прописные истины. – До самого утра валяться. Бошки так трещать будут, что за версту слышно… Не сумлевайся. Пройдем так, что мышь не почует.