Докторша скоро пришла в себя — даже нашатыря не понадобилось — и была очень смущена своей женской слабостью, а Марта, которая чувствовала себя неловко, хотя ни в чем на этот раз не была виновата, утешала ее и просила прощения у Лидочки. Лидочка отмахнулась.

— По крайней мере ты сегодня одна, и это уже достижение.

— Знаешь, — согласилась Марта, — как ты права! Все мужчины хотят от меня лишь одного, и никто не думает о том, что я тоже страдающая единица, человек, наконец!.. Как ты думаешь, я правильно сделаю, если сейчас брошу все силы на подготовку диссертации?

— Наука этого не переживет, — буркнула Лидочка.

Марта принялась смеяться, потом снова примерила костюм «Голод в Индии» и стала допрашивать Лидочку, идет ли ей образ скелета. Она так и говорила «образ скелета».

Лидочка разулась, поставила влажные ботики к еще горячей печке, потом достала из чемодана сухие теплые носки и, надев шлепанцы, отправилась к Ларисе Михайловне попросить чего-нибудь от головной боли и начинающейся простуды. Той было неловко за обморок, она достала большую коробку лекарств, и они с Лидочкой потеряли несколько минут, выбирая лекарства получше.

— Вы у нас в первый раз? — спросила Лариса. — Сегодня день самый интересный — у нас для каждой смены маскарад устраивают. Но раньше из кладовой княжеские сундуки доставали — там карнавальные костюмы еще с ихних времен остались. Тогда мы все одевались коломбинами, царевнами и рыцарями. А сейчас товарищ Филиппов очень боится товарища из Гэпэу и потому выбрал все политическое. Дурак он, правда?

— Дурак, — с готовностью согласилась Лидочка.

— А мне он велел быть угнетенным пролетариатом Запада и надевать старый мешок. Только он меня в этом мешке и видел! Интересно, откуда он этот скелет раздобыл! Неужели тоже в сундуках? Сколько лет я здесь, а не видела.

Голова все равно болела — начиналась простуда. Именно простуды Лидочке и не хватало. За окном стемнело — снова пошел дождь. Было лишь начало пятого, а уже сумерки, как глубокой зимой. По коридору мимо кабинета прошли молодые люди, одетые в красноармейскую форму.

Санузия жила счастливо и легкомысленно. И если у людей, что приехали сюда на заслуженный либо добытый по блату отдых, были важные и грустные проблемы в Москве, то, приехав сюда, они согласны были забросить их за шкаф и две недели прожить бездумно, потому что лес, отделявший Санузию от Москвы, был надежной границей — академики жили в заповеднике. Они вернутся, и их будут вычищать, увольнять, допрашивать, разоблачать, изгонять или награждать. Но это будет потом, потом, потом… Нелепо и несправедливо, что из всех людей, собравшихся здесь танцевать, кушать борщ и дышать воздухом, лишь ей, Лиде, почему-то приходится таить в себе тяжкое и смертельное знание о мертвой женщине, которая лежит в холодном погребе, и знать, что среди зверят в заповеднике таится волк-убийца, а ставкой в игре, идущей за кулисами дома, стала сверхбомба, способная стереть с лица земли Париж… Снизу поднимался праздничный, пока еще сдержанный, предновогодний, предмайский, праздничный шумок, заставляющий людей двигаться чуть быстрее, говорить чуть громче и смеяться чуть живее, чем обычно.

Лидочка вернулась к комнате, открыла дверь. Уже вот-вот стемнеет, и надо будет идти снова в холодный промокший парк и следить за убийцей. Как бы ни был плох этот человек, но можно представить себе ужас убийцы, которому предстоит выйти под дождь, забраться в погреб и, рискуя попасться случайному прохожему на глаза, волочить по грязи труп женщины…

— Господи, — сказала вслух Лидочка, понимая при том, что убийцу представляет в виде Мати и жалеет Матю, который так любит красивую жизнь, свою работу, славу и ее — Лидочку…

Лидочка протянула руку к выключателю, но не успела зажечь свет.

— Нет! Не смей! — раздался мужской голос. Дверцы платяного шкафа распахнулись, и темная фигура, выскочив оттуда, бросилась на Лиду. А Лида, смертельно уставшая от этого дня, поняла, что она уже не в силах бороться за свою жизнь — она даже согласна, чтобы ее убили, только чтобы не мучиться и не ждать…

Мужчина подхватил падающую Лидочку и прижал к себе. Но он не стал убивать ее.

Лида пискнула, представляя себе, как сейчас вонзится в нее кинжал или холодные, уже знакомые пальцы сожмут ее беззащитное горло. Мужчина прижал ее к стене и зашептал знакомым шепотом.

— Один поцелуй! — молил шепот. — Только один поцелуй, и я смогу жить спокойно.

— Да погодите вы!

— Нет, я не могу больше годить! Ты должна мне сказать «да»!

— Нет, не должна. — Лида продолжала бороться с конечностями агрессора, но делала это довольно вяло, потому что уже поняла, что это не ее убийца и вообще у него иные интересы.

— Марта, — мужчина страстно дыхнул на Лидочку луком и принялся целовать ее шею, — ты должна… ты же обещала…

— Это не я, — попыталась возразить Лидочка, но ее не слышали.

Ищущие губы поклонника наконец-то достигли рта Лидочки, поклонник был невменяем от страсти.

В этот момент дверь распахнулась, загорелся свет, и краем глаза Лидочка увидела в дверях остолбеневшую от удивления Марту Крафт.

Хватка поклонника ослабла, и Лидочка, освобождаясь, поняла, что ее пытался лобзать юный аспирант Ванюша Окрошко. Тот тоже понял свою ошибку и малиново покраснел.

— Откуда он взялся? — спросила Лида. — Проходу от твоих поклонников нету!

— Как ты посмела! — Марта неожиданно обрушила гнев на Лидочку. — Он же еще совсем ребенок. Как ты смела завлечь его?

— Это я завлекла?

— Разумеется, не я. Меня не было в комнате.

— Так это он меня лобзал? — спросила Лида. — Или я его?

— Нет! — закричал молодой человек. — Это я не вас целовал, я целовал Марту Ильиничну.

— Вот видишь, — сказала Лидочка мрачно, — можешь продолжать.

— Ой, — сказала Марта, — а я думала, что ты его у меня хочешь отнять!

— Он твой, — сказала Лида, — только скажи ему, чтобы в будущем он не прятался по шкафам — у меня там платье висит и блузки. Он мне все луком провоняет.

— Это неправда! — закричал Ванюша. — Марта Ильинична, скажите, что это неправда.

— Нет, — сказала Марта, — ты этого не могла подстроить. Ты не успела бы подстроить!..

Марта была совершенно серьезна — она решала задачу с двумя неизвестными. Весь мир был чреват изменой, никому нельзя было доверять.

— Где мой маскарадный костюм? — спросила Лидочка.

— Нет, вы скажите ей, — настаивал молодой человек, — вы скажите, что я не ел лука! Здесь лука отродясь не давали.

— Я не знаю никакого маскарадного костюма, — сказала Марта. — Совершенно не представляю, что ты имеешь в виду.

— Я ничего не имею в виду, — сказала Лидочка. — Мне все это надоело. Филиппов сказал мне, что одеяние монахини у нас в комнате.

— Вы забыли, Марта Ильинична, — возрадовался вдруг молодой поклонник. — Я вам лично помогал нести этот костюм. Вам так понравился материал. Помните, вы сказали, что хотели бы быть такой монахиней.

— А идите вы к чертовой бабушке! — закричала вдруг Марта, схватила со своей кровати черную одежду и кинула Лиде. — Все меня в чем-то подозревают, все у меня что-то вымогают. А ну иди отсюда, луку, видите ли, он наелся и лезет с поцелуями… — И, видя изумление аспиранта, добавила: — К моей лучшей подруге.

За аспирантом закрылась дверь. Лидочка, не обращая внимания на притихшую Марту, натянула длинную, черную, до пола, одежду и, подойдя к зеркалу, сама себе в ней понравилась.

Марта сидела на постели и зашивала саван «Голода», скелет лежал у нее на коленях и шевелил ногами. Зрелище было патологическое. Но Марта не замечала. Она была полна своих тайных и невеселых мыслей.

— Не сердись, — сказала Марта неожиданно. — Ты, наверное, думаешь, что у меня бешенство матки?

— Я ничего не думаю.

— Просто мне так отвратительно жить на свете, — сказала Марта, — что для меня эти дни в Узком — спасение. Без них я бы задохнулась в коммуналке… Если тебе нужен этот мальчик — возьми его себе. Честное слово, мне не жалко.