Полковник собственноручно накинул пакет на голову старику Чапаеву, велел доктору Морозову подойти, шнурок у него из ботинка вытащил, начал пакет снизу к шее привязывать.

— Он же задохнется! — закричал Гаузе.

Тут капитан Левкой со всего маха сел толстым задом на Петра Гаузе, пришпилил его к нарам.

— Очень дешево и экономично, — сказал доктор Морозов. — Вы не видели моего термометра? Мне надо смерть констатировать.

— Ну гляди же, враг народа, на торжество твоих победителей! — сказал полковник.

Но тут, вместо того чтобы глаза выпучить и задохнуться в мучениях, старик Чапаев сильно воздух в себя втянул, пакет к губам прилип, все засмеялись на тщету усилий жизни перед надвигающейся смертью. А старик железными зубами шварк-шварк — в пластике дыра!

— Зубы! — закричал полковник. — Вижу зубы. Железные! Кто ему дал зубы? Последний пакет погубили! Всюду враги народа! Всюду наймиты фашистско-троцкистской разведки. Левкой, погляди, у П-234 есть зубы или он их Чапаеву одолжил?

Развернули Петру Гаузе рот, поглядели. А у него зубы на месте.

— Попрошу снять с меня орудие казни, так как она не состоялась. И еще дайте мне бумагу и карандаш, чтобы писать жалобу в Президиум Верховного Совета, — сказал старик.

— Снять пакет! — полковник ссутулился, постарел. — Назначить доследование. А тебя, Чапаев, мы все равно казним. Вот пришлют нам винтовки и веревки, обязательно казним.

Полковник быстро вышел. Остальные за ним. Только капитан Левкой задержался. Протянул Петру Гаузе листочек бумаги. Шевельнул носом — и нет капитана.

На листочке маленькими косыми буквами:

— Странное письмо, — сказал Гаузе. — Почему мне?

— А потому что ты странный человек, — ответил Чапаев. — Двадцать пять лет ревизии не было. Есть мнение, что ты — ревизор.

Старик кейфовал на диване, нежился после победы.

— Что же мне делать?

— Подшей к делу и жди.

Тут старик достал из щели за нарами синюю папочку, на которой было печатными буквами выведено:

Дата последняя еще не проставлена. А дата начала — сегодняшняя.

Ну и старик. Уже успел. Может, они с Левкоем заодно? Кто их тут всех разберет?

Махнул Гаузе мысленно рукой, подшил в дело жалобу на начальника лагеря и спросил:

— Вы говорите, Василий Иванович, что здесь никто двадцать пять лет не проверял. Как это понимать?

— А так и понимай. У нас лагерь специальный. Для особо важных преступников, которых следует забыть. К нам и до пятьдесят третьего года редко начальство заглядывало. А с тех пор никто и не приезжал. Даже не знаю — доходят ли до товарища Вышинского и лично товарища Сталина мои бесконечные жалобы.

— Погодите! — воскликнул тут Гаузе. — Если к вам никто не приезжал, значит, о вас забыли!

— Нельзя забывать. Никто о нас не забывал. Просто усилили секретность, — сказал старик. — Так усилили, что птица без разрешения не пролетит.

— Нет, забыли, — упорствовал Гаузе. — Не может быть, чтобы патронов не привезли. Подумайте, Василий Иванович, — разве может быть, чтобы патронов не подвезли?

— С патронами ты меня уел. С патронами не объясню. А может, экономят?

— Неужели бы на вас пулю пожалели?

— Нет, на меня бы не пожалели. И все-таки, с чего бы им о нас забыть?

— Потому что времена изменились.

— Времена не меняются, — старик сказал. — Люди меняются, а времена не меняются.

— Сталин умер, Берию расстреляли. И как раз в пятьдесят третьем. Двадцать три года назад!

— Чего?

— Сталин, говорю…

— Врешь, — сказал старик. — Теперь-то я вижу, что ты и в самом деле — Гитлер, враг нашей Родины. Сталин никогда не умрет.

И как уж Гаузе старался, убеждал, но старик Чапаев был непреклонен.

— Потому что, — говорил он, — товарищ Сталин — мой друг и защитник.

И рассказал полководец Чапаев свою биографию.

— Ранили меня на реке Урал белые гвардейцы и взяли в плен. А я в исподнем был. Спрашивают: «Хочешь ли ты смерть принять или будешь нам честно служить?» А я отвечаю: «Как я есть мобилизованный насильно в Красную Армию крестьянин, то мне все равно, кому служить». Такова была моя военная хитрость. Ну, перехитрил я их, дослужил у них до конца Гражданской, потерпел вместе с ними поражение, но скрылся от наказания, а поселился на хуторе, у одной вдовы, и жил спокойно, даже в колхоз вступил. Пошел как-то в кино, а там картину мне показывают про подвиги товарища Чапаева. Понял — про меня. Рассказал я жене об этом событии, а она мне говорит: «Объявись, может, пенсию выдадут». Сообщил я о себе куда надо, проверили мою биографию, стали думать, что со мной делать, если я героически погиб много лет назад. Привезли меня в конце концов к товарищу Сталину. Принял меня вождь и говорит: «Не знаю, что с тобой делать. Столько мы с тобой вместе боевых верст прошли, Царицын защищали, Колчака разбили, из одного котелка щи хлебали, а вот теперь не могу тебя в живых оставить». Пригорюнился вождь, а я его спрашиваю: «Почему, Сосо, не можешь?» А он отвечает: «Не могу я народ обмануть. Народ полагает, что ты погиб геройской смертью, а не нанялся врагам в наймиты». «Может, — спрашиваю, — отправить меня обратно в деревню?» «Нет, — говорит, — там уже многие знали. Пришлось уже твою жену ликвидировать и других раскулачить. Нет, убивать я тебя не могу, хоть и настаивает на этом моя государственная безопасность. Лучше я, в память о походах, дам тебе вечный срок. Живи». Вот так, выпили мы с вождем, поблагодарил я его за милость и уехал сюда. А ты говоришь — умер. Нет, с такой мудростью не умрешь.

— Так чего же вы тогда бунтуете? — Гаузе спросил. — Покорялись бы!

— Вот тут ты не понимаешь, — Чапаев возразил. — Не знает наш вождь, что вдали от него подручные творят. Скрывают от него правду. Сталин только изолировать хотел — а им бы со свету сжить. И ты меня не сбивай, потому что и у меня идеалы есть. Дойду до Сталина и всю правду ему расскажу. А если, по твоей вражеской версии, Сталин умер — к кому я пойду? Вот достроим мы железную дорогу на помощь китайской революции, я тогда выйду по амнистии и все Сталину расскажу.

— Не нужно уже помогать китайской революции, — сказал печально Гаузе, хоть и не рассчитывал на понимание. — Потому что власть в Китае захватила враждебная нам клика Мао Цзэдуна.

Старик и возражать не стал такой крамоле и идиотству. Только подошел к двери и крикнул в задвижку:

— Возьмите от меня врага народа, сущего Гитлера, с которым я оставаться не могу — задушу его ненароком. Как Бухарина задушил, чтобы он на честных зэков начальству не стучал.

Отделили Гаузе от честного полководца, повели по коридору. Солдат спросил его:

— Ну куда тебя, врага, подселить?

Открыл дверь соседнюю. Там сидит за столом человек в железной маске, забрало маленькое приоткрыл, хлеб туда крошками пихает.

— Принимайте врага, — солдат сказал. — Чапаев с ним жить не хочет.

— Почему же? — человек в железной маске спросил. Голос глухой, внутри маски звуки блуждают, с трудом наружу выбираются.

— А он вредные вещи высказывает. Будто товарищ Сталин дуба дал, а товарища Берию расстреляли.

— Расстреляли? Нет, такого я не приму. Веди дальше.

А в коридоре уже полковник Бессонов стоит.