Я шла не спеша, но мне стоило больших трудов не спешить. Они же могли прикончить Гришу и Гарика в любую минуту, через барьер балкона — и пятьдесят метров вниз. Эффектно, и трупов не остается.

Я подошла к дверям балкона.

Все, кто стоял в дверях, смотрели внутрь, на балкон.

Я подошла ближе.

Мне была видна расстановка декораций и актеров на сцене.

Гриша и Гарик стояли спиной к барьеру. Перед ними в десяти метрах, не промахнешься, — четыре охранника.

Они целились из арбалетов.

Как в рыцарском фильме. Спасение должно прийти к героям за секунду до смерти.

Но я не стала ждать этой последней секунды и рисковать тем, что они выстрелят чуть-чуть раньше, чем мне хочется.

— Позвольте, — строго приказала я служителям, столпившимся в дверях. — Позвольте!

И тут они поняли. Они еще не увидели, но поняли. И кинулись в разные стороны.

— Стреляйте! — завопил совсем старый сенатор, который так и не поднялся из кресла-каталки.

Но этот приказ выполнила только я. Я опоздала. Сама во всем виновата.

Зато уж я никого не оставила целым, ни из охранников, ни из сенаторов.

И у меня еще оставались патроны. Я очень экономная женщина. К тому же с запасным рожком.

Я не хотела смотреть на это.

— Пошли, — сказала я мальчикам.

Гарик с Григорием были оглушены и ничего не соображали. Они пошли за мной. До самых ворот. И никто нас не останавливал. Если не считать двух или трех стрел, пущенных издали.

Только уже у двери в наш мир Гарик вдруг спросил:

— А как же те, кто остался?

Никто ему не ответил. Пробуждать целую армию и вести ее за собой было выше моих сил. Простите.

Для них соглашение было без обмана — вы умеете воевать, вы хотите воевать, значит, вы знаете, что на войне бывает больно. Так воюйте, получайте кайф, со временем вы все погибнете. Зато с шумом и криками, а не в мирной постели, чего вам так не хочется.

Меня все мучила судьба тех, кого мы оставляем. Александра была со мной не согласна. Она считала, что это и есть их судьба. К тому же, полагала она, со временем все образуется, появятся новые сенаторы, так сказать, новое поколение старичья — да и неизвестно, сколько их там. Кого-то она убила, а кого-то не добила.

Между нами была пропасть.

Александра, такая красивая, длинноногая, быстрая в движениях, была отравлена войной и, видно, никогда уже не выздоровеет. Она и собственные поступки не считала чем-то из ряда вон выходящим. Она навела порядок, восстановила справедливость — это была ее собственная война. И то, что на балконе осталось как минимум десять мертвецов, ее не удручало.

Уже у нас, пройдя сквозь какую-то скрипучую калитку и оказавшись на заросших бурьяном и подорожником запасных путях станции Меховск, она угадала мои мысли и с вызовом заявила:

— А почему я должна их жалеть? Они Витечку пожалели? Они из него выгнали память обо мне, а потом и вовсе убили. Я сколько сил положила, чтобы его найти и спасти. А из-за них не спасла. А эта сволочь Порейко, он знал, где Витечка и под какой кличкой. Но не сказал. Нечего их жалеть! Знаешь почему?

— Почему?

— Они сами никого не жалели. Они за десять баксов готовы мать родную задушить. Они наших ребят за людей не считали, а считали только за мясо. Я их как тараканов должна была выводить. Понимаешь?

Я кивнул, потому что у нее была своя правда. Впереди был перрон и старое, еще дореволюционное, красное с белеными наличниками, здание станции Меховск.

— Я пойду, — сказал Григорий.

— Может, ко мне зайдешь? — спросила Александра. — Я тебе переодеться дам. У меня от Порейки осталось.

— Даже не знаю. У меня предчувствие, надо убираться отсюда.

— А не хотите встретиться с людьми… которые желали бы вас выслушать? — спросил я.

— Гарик, ты нас не подводи, хорошо? — сказала Александра. — А то ведь я тебя не пожалею. Ты меня знаешь.

На перроне стояли группой несколько штатских, среди них мой полковник дядя Миша. Они нас ждали.

Гриша увидел их и сказал:

— Прощайте! — И рванул в кусты, за пакгаузы. Штатские во главе с дядей Мишей спокойно, чересчур вразвалочку, как ходят военные люди, когда они в гражданском, но не хотят и не умеют скрывать своей истинной принадлежности, направились к нам.

— Ну и сука ты, Гарик, — сказала в сердцах Александра.

— Не все умеют сводить счеты из автомата, — сказал я. — Для некоторых есть другие, более мирные способы.

— Заложишь меня? — спросила Александра.

— Я не могу тебя заложить. Ты на это ответишь, что мне все приснилось.

— А точно! Тебе и в самом деле все приснилось.

— Тогда и ты меня пойми. Существует какая-то дыра в пространстве, туда утягивает людей. И они погибают. А что, если это грозит смертью многим и многим?

— Не все ли равно? Витечку не вернешь.

Дядя Миша стоял перед нами.

— Ты познакомишь меня, Гарик? — спросил он.

Александра протянула полковнику тонкую длинную руку и представилась:

— Александра. Очень приятно. Вы меня арестуете?

— Мы никого не арестуем, даже вашего друга Григория Куна, который думал, что убежит под вагонами.

Я обернулся. Гриша возвращался к нам, его вели два человека, не дотрагиваясь, но жестко, как будто заламывали руки.

— Ох и встретимся мы с тобой, Гарик, — сказала Александра. — Тогда ты пожалеешь.

Ничего от Александры и Гриши добиться не удалось. А впрочем, на что дядя Миша мог рассчитывать? Я ведь тоже давал ему информацию, в которую было трудно поверить, а поверив, никак нельзя было использовать.

Александра знала, когда и где появится выход из того мира.

Это ей сказал Порейко, потому что и сам намеревался возвратиться этим путем. Но о следующем ходе или времени связи он знать не мог. Знали сенаторы. Но все погибли. Всех убила прекрасная валькирия Александра.

Двое суток я провел в гостинице Меховска. В первый день я зашел в комнату, где раньше находился «Союз ветеранов — XX век». Там было пыльно и пусто. Ящики стола Порейки лежали на столе пустые. Стальной сейф, сто раз покрашенный бурой краской, был открыт и тоже пуст. Контора была фикцией.

Когда я стоял в комнате, туда зашла Александра.

— Тебя отпустили? — обрадовался я. Поздняя оса кружила над столом — наверное, там было сладкое пятно от чая.

— Я сказала, что уеду к себе. Не пускают.

— Ты же знаешь, что они отпустят.

— Они бы рады держать меня вечно и вывернуть наизнанку, да мне нечего им рассказать. А этот полковник дядя Миша, ты не представляешь, как он на меня смотрит, была бы его воля… не веришь?

— Не верю.

— Ну и черт с тобой. Ты мне адрес оставишь?

— Я уже написал.

Я достал листок из кармана. Который год собираюсь заказать визитные карточки — необходимо! Научный сотрудник немаловажного учреждения…

— У меня тоже карточки нет, — сказала Александра. Она отодвинула пустые ящики и стала писать свой адрес. Потом попрощалась и ушла, по крайней мере она уже не сердилась.

Когда я клал бумажку в карман, то заметил, что на ее другой стороне записан мой адрес. Значит, мне она не напишет.

На третий день с утра меня отправили вертолетом в Москву, там должны были снять энцефалограммы — я буду давать показания в глубоком сне. Дядя Миша надеялся узнать что-нибудь такое, особенное, чего я сам не представляю. И понять, где же мы были…

Я сидел в лаборатории. Тамара сделала кофе, и, как всегда, жидкий. Ну что за вкусы у человека!

Катрин заметила, что я хочу что-то сказать, взяла чашку, выплеснула ее под протест Тамары в раковину и занялась делом.

— Подытожим, — сказала Калерия. — Все-таки мы что-то с тобой знаем.

— На основе всех наших размышлений и допросов, которые так успешно провел дядя Миша, побывал я на Земле, вернее всего, во время, не очень далеко отстоящее от нынешнего дня, а может, и в наши дни. Но где — не знаю. Если бы я верил в параллельные миры, то, конечно, соблазнительно считать тот стадион параллельным миром. Но он какой-то странный. Люди там немногочисленны и не очень реальны. Как будто в том мире прошла третья мировая война и после нее остались лишь осколки цивилизации…