Мишель словно проснулся и ответил, надевая перстень на мизинец:

— Вы совершенно правы, мадам!

Матросы оттолкнулись веслами от «Глории».

Сверху на них смотрели менее удачливые, а может, и более робкие товарищи.

Отгребя от «Глории» на сто ярдов, Дейвис поднял на невысокой мачте парус, и ветер позволил матросам убрать весла.

Так началось путешествие двух молодых женщин по Бенгальскому заливу.

Как объявил Регине Мишель де Труа, а с его мнением был согласен и Дейвис, третий раз попавший в Индийский океан, Регина убежала от корсаров чуть ли не в центре Индийского океана, на экваторе. К востоку лежали Мальдивские острова — полоска атоллов, к северу почти на таком же расстоянии лежал остров Цейлон, а до Калькутты или Рангуна надо было плыть почти полторы тысячи миль к северо-востоку. Так что самым разумным было держать курс на север, тогда обязательно выплывешь к южной оконечности Цейлона, хотя на месте беглянок Мишель де Труа остался бы дрейфовать у входа в громадный Бенгальский залив в расчете на встречу с торговым кораблем, который доставит их в Индию. Правда, еще неизвестно, что за торговый или не торговый корабль им попадется.

Возможно, окажись на месте Регины Уиттли какая-нибудь обыкновенная женщина, она бы смирилась со своей горькой участью и прибыла бы, опозоренная, в порт Сен-Дени на Реюньоне, где коротала бы месяц за месяцем, пока прибудет выкуп. Не исключено, что к тому моменту ее репутация была бы погублена настолько, что мистер Уиттли-младший вынужден был бы отказаться от такой жены и отослать ее с позором в Англию, потребовав развода из-за развратного ее поведения и сэкономив выкуп. С него бы сталось.

Но Регина все же была женщиной необыкновенной и решила, что для нее остался лишь один почетный выход — рискуя всем, даже жизнью, пытаясь пересечь в скорлупе просторы океана, первой добраться до Рангуна и обогнать любые неблагоприятные вести. А если потом, после возвращения Блекберри и других пленников, кто-то посмеет наушничать мистеру Уиттли, будет поздно — она-то уж сможет подготовить почву, вернее, яму для любого разносчика клеветы.

Дороти оказалась под стать своей хозяйке, потому что по молодости лет она не могла представить себе, что пускается в смертельно опасное путешествие. А матросы — Дейвис и молодой кокни Генри Боул — были лишены воображения, но не желали сидеть в грязном трюме пленниками, с которыми завтра могут сделать все, что угодно, даже продать в рабство арабам — всем известно о таких случаях. Они были матросами, морскими людьми, и жизнь в шлюпке и даже смерть в океане их не так пугали, как неизвестность и бессилие.

Так что четверка, взявшая курс на север, была подобрана судьбой вполне удачно. Впрочем, сами путешественники об этом не догадывались.

С первых же минут лодка была поделена пополам. Задняя половина досталась матросам, так как там находился руль и оттуда управляли парусом. Парус и был стенкой.

Будущим историкам этого беспримерного плавания любопытно было бы узнать, с какими словами обратилась миссис Уиттли к своей служанке после того, как они оказались в шлюпке и отплыли на безопасное расстояние от «Глории». Читатель мог бы предположить, что Регина расплакалась от такого благополучного завершения ее бедствий или обняла свою страдающую горничную, а ныне — подругу по несчастью…

Ничего подобного. Придя в себя и почувствовав облегчение, миссис Уиттли с отвращением произнесла:

— Как ты посмела надеть мое лучшее платье!

Дороти даже не сразу сообразила, в чем состоит ее преступление, но потом, кинув взгляд на свое, не очень чистое, измятое платье, вспомнила, как в спешке одевалась в каюте госпожи, когда в дверь скребся доктор Стренгл, и даже не заметила, какое платье натянула. Да и потом, сообразив, что вместо своего, скромного, серого, надела господское, шелковое, сшитое по парижской моде из розового муслина, она не придала этому значения. А с тех пор у Дороти не было возможности снова попасть в каюту, чтобы еще раз переодеться.

Так как Дороти не смогла отыскать слов, чтобы оправдаться, Регина еще более рассердилась и сообщила, что прикажет запороть девушку, как только они приплывут на место.

— Тогда я, может быть, лучше прыгну в воду? — спросила Дороти. Она была задета несправедливыми упреками госпожи, но на самом деле топиться не собиралась.

— Ах, оставь! — воскликнула Регина. — Я почти неделю угрожала им, что утоплюсь. Главное, чтобы тебе поверили. А я тебе не верю. Так что делай, как считаешь нужным.

Дороти поднялась. Она посмотрела на «Глорию», которая еще была видна на горизонте. «И зачем, — подумала она, — я согласилась покинуть этот корабль и доброго доктора Стренгла?»

— Платье сними, — приказала Регина, вовсе не проникаясь жалостью к девушке, которую толкала к самоубийству. А ведь недавно она шла на любой скандал, чтобы отправиться в путь с горничной.

— Я такая молодая и красивая, — сказала Дороти, — меня грех топить. Потому что некому будет стирать для госпожи, некому будет взбивать ей постель и прикрывать ее своими юбками, когда она присядет на корме, чтобы справить свои надобности…

— Хамка! — завопила госпожа. — А ну, сейчас же за борт!

Дороти поставила ногу на борт. Шлюпка несколько накренилась, и Дейвис с кормы прикрикнул:

— Женщины, а ну, прекратить базар! Вы мне шлюпку опрокинете.

Не обращая внимания на его слова, Дороти сделала движение, чтобы снять платье, для чего руками крест-накрест подхватила юбку за подол и потянула кверху.

— И не вздумай! — воскликнула перепугавшаяся потерять свою главную собственность Регина. — Лучше постираешь платье! Я за него шестнадцать гиней заплатила. Тебе таких денег сроду не видать.

— Так топиться или не топиться?

— Знаешь что, — спокойнее, но злее ответила госпожа, — я сама умею устраивать спектакли. И я знаю, что ты не собиралась топиться, а только хотела меня позлить. Учти, я тебя еще накажу. Но пока ты мне нужна, и я тебя люблю. Может быть, я тебя люблю больше всех на свете, не считая одного мужчины… Я тебе расскажу о нем, как только стемнеет, а то здесь жарко и еще качает. И ты зря меня перестала бояться. Я интриганка и ненавижу нескромных девок.

Голос Регины звучал столь угрожающе, что Дороти на какое-то мгновение усомнилась в себе и кинула взгляд на камешек в колечке. Камень был безобидно розовым — ничто Дороти не угрожало. И, значит, миссис Уиттли пока не намеревалась мстить.

Регина позвала Дейвиса и сделала ему выговор за то, что он прикрикнул на госпожу. На что Дейвис ответил, что в общих интересах добраться живыми до английских владений. А надежды на то немного. Не надо обольщаться. Так что давайте помогать друг другу, а не вредить. Они, мужчины, будут управлять кораблем, а женщины уж пускай занимаются хозяйством, делят пищу и воду, но не вмешиваются в мужские дела.

И тут Дороти увидела, что, когда с Региной разговаривают без сомнения в том, что она подчинится, миссис Уиттли превращается в робкого агнца. По крайней мере внешне.

Но разговор об отношениях на борту скорлупки на этом не кончился, а продолжился на следующий день во время обеда, когда Регина, как хозяйка, разливала пресную воду, а Дороти резала хлеб и положила каждому на ломоть по куску солонины.

К тому времени женщины, которые большую часть дня таились в тени паруса, разделись до нижних юбок и рубашек. Дейвис ничем не выказал возражений, тем более что матросы и сами были обнажены до пояса, но молодой Генри стал глядеть на груди Регины, которые были теперь почти обнажены и лежали вольно, свободно, как кокосы, свисающие с пальмы. Он глядел на госпожу Уиттли так, что Дороти испугалась: а вдруг кинется? Но тут выступила сама Регина. Она обратилась прямо к веснушчатому простоватому Генри:

— Послушай, голубчик, и вбей себе в голову вот что: если вы с Дейвисом сможете доставить нас в Калькутту или хотя бы к твердой земле в безопасности, я даю слово, что вы станете обеспеченными людьми до конца своих дней. Спасение меня, верность Компании немалого стоят. Поняли?