И тут Сева сообразил, что лягушке куда лучше поужинать на своем болоте, там у нее и обед, и ужин — все водится. Не для этого она с ним отправилась в лагерь.

«Ничего, — сказал себе Сева, — догадаемся».

Он влез в лагерь через дырку в заборе, задвинул на место доску и поспешил через орешник к своему домику.

Когда он проходил мимо столовой, то услышал, как из нее доносится гул многих голосов. Шел приятный процесс, который называется «ужин». И тут у Севы так заболело от голода в животе, что он чуть не упал.

— Значит, так, — сказал он лягушке. — Я тебя пока оставлю в нашей палате. То есть в спальне. В спальне второго отряда. Понимаешь? А сам быстренько поужинаю и сразу к тебе вернусь, и тогда мы с тобой решим, что делать дальше.

Лягушка ничего не ответила.

Навстречу шел сам директор лагеря Афанасий Столичный, могучий человек, который после того, как оставил большой спорт, отрастил себе огромный живот, его это не красило, но многих пугало, особенно малышей из пятого отряда.

«Вот сейчас он меня остановит, — понял Сева, — и спросит, почему я бегаю, а не ужинаю вместе со всеми. Мне придется что-то врать, сам еще не знаю, что я буду врать, а тем временем ужин кончится, и я останусь безумно голодным. Вот тогда и съем влюбленную в меня лягушку».

— Мальчик, как твоя фамилия? — спросил директор издали.

Сева затормозил обеими пятками, так что сзади заклубился дым и стало трудно дышать.

— Савин, — сказал Сева. — Я спешу на ужин.

— Вот именно, Савин, — повторил директор. — Я тебе там стакан компота оставил. Нет-нет, не надо меня благодарить. На моем месте так поступил бы каждый.

— Спасибо, — произнес Сева, глядя в землю. Ну подумайте только, начальник лагеря, первый человек во всем мире, даже глядеть на него глазам больно, оказывается, знает о существовании какого-то Севы Савина и даже оставляет ему компот.

И тут в голове возникла опасная и, может быть, глупая мысль: компот отравлен, компот заколдован. Один мальчик уже съел компот, и что от него осталось? Одни персиковые косточки.

— Ты натуралист? — спросил начальник лагеря. — Лягушек изучаешь?

И, словно кто-то подсказал ему, Сева ответил, чего сам и не думал:

— Я гастроном. Я ем лягушек.

— Как французы? — удивился начальник лагеря. — И не жалко птичку?

— Что их жалеть, — ответил Сева. — Может, хотите попробовать?

— Да ты с ума сошел! — возмутился начальник лагеря. — Сейчас же отпусти животное.

— Куда?

— Откуда взял!

Начальник лагеря свернул в боковую аллею и потопал прочь. Даже земля вздрагивала от его шагов.

— Что со мной творится? — спросил Сева. — Я сам на себя не похож.

На этот раз внутренний голос ничего ему не ответил.

В полном смятении чувств Сева добрался до домика второго отряда.

Дверь в домик была открыта.

Сева пробежал внутрь. Кровати мальчиков стояли в два ряда ногами к центральному проходу. Двенадцать кроватей справа, двенадцать слева. Все они были аккуратно застелены, потому что физкультурник Рома, младший брат начальника, крупный специалист по пинг-понгу, следил, кто как стелет постель, и заставлял перестилать, если что не так. Ох, как его не любили в отряде!

Кровать Севы третья справа.

Куда спрятать лягушку? Ведь если ее найдут ребята, то сначала удивятся, а потом что-нибудь натворят.

Поэтому он открыл ящик в тумбочке возле своей кровати, вытащил оттуда два яблока, а на их место посадил лягушку.

Лягушка не сопротивлялась, не спорила и не возражала.

Севу всегда черт за язык тянет. И поэтому он сказал:

— Для моей невесты ты слишком неразговорчивая. Я еще подумаю, жениться на тебе или нет.

Сева, как понимаете, пошутил, но что мы знаем о чувстве юмора у лягушек?

Лягушка насупилась, но Сева, скорее, почувствовал, что она насупилась, потому что лицо у нее совсем не изменилось.

— Сиди в ящике и терпеливо жди меня, — сказал Сева, закрыл ящик с лягушкой, и ему стало полегче на душе. По крайней мере, теперь ему не надо бегать по лагерю с лягушкой на ладони.

Он выбежал из домика и помчался к столовой.

Чем ближе Сева подходил к столовой, тем быстрее двигались его ноги. Он ворвался в столовую, как голодный тигр. Он готов был зарычать, но понял, что никто его не испугается.

Сева поспешил к своему месту. Оно было свободно. Ведь когда мы приезжаем в лагерь, в гостиницу, в дом отдыха, то с первого дня каждый занимает себе место и потом редко это место меняет. Только уж если очень неудачное. Когда приехали и пошли обедать, Сева занял место поближе к окну. Он тогда почти ни с кем не был знаком, и особого расчета у него не было. Совершенно случайно с одной стороны рядом с ним сидела Лолита, а с другой — Гоша Полотенц, который хотел, чтобы его звали Пресли, а на самом деле его звали Жабой. Человек хочет или не хочет, но тянет за собой прозвище, как хвороста воз. Жаба думал, что никто не знает о его прозвище, но стоило в соседнем отряде оказаться кому-то из его школы или даже с его двора, как секрет был раскрыт. К тому же человек обычно получает прозвище, которое заслуживает или хочет носить, а остальные не возражают. А Жаба был жадным. И если человек жадный, то ничего ему с собой не поделать.

Как-то еще давно, во втором классе, Жаба пришел домой весь в слезах и стал жаловаться своему отцу Георгию Георгиевичу Полотенцу, что не хочет быть Жабой. Отец ему сказал: «А я вот тобой доволен. Потому что Жабой тебя называют от зависти. А ты вовсе не жадный, а бережливый».

Этим он почти успокоил сына. Чтобы совсем уж его утешить, отец добавил: «Кстати, у меня в школе тоже было прозвище. Как ты думаешь, какое?» «Неужели тоже Жаба?» — обрадовался было сын. «Бери выше, — сказал Георгий Георгиевич, — у меня было прозвище Анаконда».

Итак, справа от Севы сидела Лолита, а слева — Гоша Жаба.

Все приехали в лагерь на автобусах, только Гошу привезли на машине. Но если вы думаете, что остальные лопнули от зависти, а девчонки стали прыгать вокруг Гоши, вы глубоко заблуждаетесь. А Сева слышал, как Майя говорила физкультурнику: «Нет ничего глупее с педагогической точки зрения, чем стараться отделить своего ребенка от коллектива по имущественному признаку». «Смешно другое, — ответил физкультурник Рома, — его отец настолько сам жаба, что не послал ребенка на Канары или на Кипр, а отправил в профсоюзный бесплатный лагерь. Экономия за счет своего дитяти».

Сева сел на место.

— Котлеты остыли, — сказала Лолита — сорок косичек. — Где ты бегал?

Ей все надо знать. Тоже характер!

А Гоша Жаба сказал:

— Ты знаешь, что у тебя два компота?

И в самом деле, перед Севой стояли два стакана с компотом.

— Знаю.

— Наверное, ошибка, да? — сказал Гоша.

На вид Гоша наивный и безопасный. Лицо у него круглое, очень розовое, будто фарфоровое. Глаза голубые, кукольные, и ресницы длинные, как у девочки. Он похож на мальчика со старинной картинки «Поздравляем с Рождеством!». Вокруг него обязательно должны быть нарисованы розочки. Ростом Гоша невелик, но очень складненький, быстренький и пронырливый. А когда он с тобой разговаривает, то всегда делает вид, что ему твои слова жутко интересны. Все у него чистое и гладкое, он брюки на ночь под матрас кладет, а в шортах или в трусах не ходит, наверное, потому, что мальчики с открыток так не ходили, а носили бант вместо галстука.

— Никакой ошибки, — ответил Сева. — Мне начальник лагеря компот принес, собственными руками, можешь дежурных спросить.

— Как это странно, — сказал Гоша. — Почему же?

— Потому что он мне спор проиграл. Вот и расплачивается. Сто стаканов, принимать после обеда и ужина, с морковкой.

— Ты обжулил взрослого человека? — спросила Лолита — ядовитый язык.

А Сева не успел придумать ответ. Пришлось врать примитивно.

— Простите, господа, — сказал он, — но я дал подписку о неразглашении.