— А теперь допивай, — приказал курчавый.

Я не знал, что мне допивать — воду или водку, но спросить не посмел.

Меня обожгло, мне хотелось умереть от отвращения к себе…

Я сел в угол, скорчился там и решил дождаться смерти.

Как сквозь сон я слышал, как прощается с остальными и уходит Лысый.

— Прощай, любимец корявый, — сказал он мне. — Надеюсь, тебя быстро здесь поломают.

И я понял, что он полон ненависти ко мне.

Неожиданно он больно ударил меня носком башмака в бок, и я хотел возразить, но голова кружилась, и я решил, что если останусь жив, я его тоже ударю. Он ушел, какие-то люди входили и выходили. Настроение у меня постепенно улучшилось, и я даже смог встать на ноги, хотя меня тут же повело в сторону, и мне пришлось искать стену, чтобы за нее держаться.

Вошел курчавый, вернее, он появился в поле моего зрения. Его глаза были близко от моих.

— Живой? — спросил он.

— Даже очень живой, — я глупо ухмылялся.

— Вот и отлично, — сказал он. — Пошли, я тебя устрою.

— Она скоро придет? — спросил я.

— Кто?

— Госпожа Маркиза, кто же еще, меня хозяйка-мадамка к ней направила.

— Скоро, скоро, — сказал курчавый лживым голосом, как говорят с маленькими, чтобы от них отвязаться.

Я пошел за курчавым наружу, а ноги не слушались. Было смешно.

Грузовик Лысого уехал. В кустах я увидел черную крытую повозку.

— Залезай, — сказал курчавый, — и спи.

— Простите, — возразил я. — Мы друг другу не представлены.

Я протянул ему руку и представился:

— Тимофей. Кислых щей!

— А ты меня теперь до самой смерти будешь звать хозяином, — сказал курчавый. — Или господином Ахметом.

Он что-то делал с моими руками — щелкнул замок, мои руки оказались в железных браслетах, скрепленных короткой цепью.

— Вы что? — спросил я. — С ума здесь все посходили?

— Чтобы быть спокойным, что не сбежишь — а ну иди, ложись!

Продолжая смеяться, я попытался влезть в повозку, но руки мешали. Господин Ахмет подсадил меня. Внутри было сено. Я лег и сказал, что буду спать.

Очнулся я в темной комнате с небольшим окошком, забранным решеткой. Словно снова попал на кондитерскую фабрику. Только лежал я не на нарах, а на каменном полу — пол был холодным, бок у меня окоченел, руки затекли. Память сразу вернула мне последнюю сцену в комнате с камином. Я понял, что меня напоили дурманящим напитком, чтобы перевезти в другое место.

Я сел. Судя по цвету воздуха за окном, уже вечерело. Я попытался подняться, но это получилось далеко не сразу. Я растирал руку и бок и тут увидел на запястье ссадины — я не сразу догадался, что это следы браслетов, в которых меня везли. Уж лучше бы я остался на кондитерской фабрике, уж лучше бы таскал трупы гусениц… удивительно, как все на свете относительно! Сейчас мне, полузамерзшему и голодному, жизнь на фабрике казалась раем. И я еще как назло представил себе, что горячая, переливающаяся как ртуть Ирка забирается ко мне на нары и греет меня…

От злости я все же поднялся и, чтобы не упасть, добежал до стены и оперся о нее. Я сделал некоторые движения руками — гимнастику, по выражению госпожи Яйблочко. Каждое утро мы с ней занимались гимнастикой. Мы вытягивали вперед руки и поднимали ноги — разные по форме и размеру — но действия были схожи. Потом мы с ней бегали кругами по газону — конечно, она бежала куда тяжелее и медленнее меня, но я и не спешил. Хотя каждый ее шаг — метра два, не меньше…

Минуты через две-три кровь начала двигаться по моим несчастным жилам, и я хотел пойти к двери, чтобы выломать решетку, но тут мое внимание привлекло движение за окном.

Окно моей камеры располагалось на втором этаже и выходило на пыльную площадку, окруженную невысокими сараями и складами, а кое-где соединенными кирпичной стеной. На площадке находилось несколько человек, занимавшихся странным на первый взгляд делом. Они были вооружены мечами и топорами на длинных рукоятках. Эти люди сражались, а приземистый горбун с головой, вросшей в широкие плечи, держа в руке длинную палку, направлял ею и криками действия сражающихся. Невдалеке стоял господин Ахмет в преувеличенно ярком костюме, желающий всем доказать, что имеет право или смелость нарушать все законы спонсоров.

Я хотел окликнуть его, но бой продолжался, и громкие крики потных бойцов заглушили бы мой зов.

Когда я подошел к двери, я уже понял, что попал на студию, где снимаются фильмы для телевизора, а бойцы — это актеры, которые разучивают старинную войну.

Я толкнул дверь. Она не открылась.

Я даже удивился — зачем меня запирать? Я же ничего плохого не замышляю.

Дверь была замкнута.

Тогда я в нее постучал. Но это тоже не помогло.

Я начал колотить в дверь кулаками, и тогда снаружи откликнулись.

Издавая грязные ругательства, в дверях показался похожий на злую обезьяну человек с пистолетом в руке.

— Чего тебе?

— Я хочу наружу, — сказал я. — Я уже проснулся!

— Он проснулся? — искренне удивилась обезьяна. — Проснулся?

Стражник никак не мог осознать значения моих слов.

По-моему, он решил тут же меня пристрелить, потому что, когда в его глазах появилось осмысленное выражение, оно сопровождалось движением дула пистолета. Дуло поднималось, пока не уткнулось мне в грудь.

К моему счастью, в коридоре раздались быстрые шаги.

— Что тут происходит? — спросил господин Ахмет.

— А он шумит, — поморщился стражник.

— Потерпишь, — сказал Ахмет. — А вам, сэр, что понадобилось?

— Я выйти хочу, — сказал я.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Ахмет.

— Ничего.

Я не стал жаловаться. У него были такие колючие черные глаза, что жаловаться было бессмысленно. Даже при моем скудном жизненном опыте мне было ясно, что этот человек не умел жалеть. У нас в подсобке для любимцев был один с такими глазами. Он искусал хозяина, задушил их жабеныша, и его потом затравили с вертолетов…

— Я доволен.

— Я боялся, что ты окажешься хлипким, — сказал хозяин.

— Я не хлипкий. А зачем вы меня сюда привезли?. Где госпожа Маркиза?

— Я не знаю никаких маркиз, баронесс и графинь!

— Но Лысый обещал…

— Какой Лысый?

— Он меня привез!

— И продал тебя мне за сто двадцать марок.

— Меня? Продал? Зачем?

— Видно, ему деньги понадобились.

— Но разве можно человека продать?

— Если найдется покупатель.

Он не смеялся, он был серьезен, он стоял в дверях камеры и спокойно, терпеливо объяснял. Ахмет вообще никогда не суетился — в его опасном деле суетиться нельзя. Но это я узнал позже.

Лицо у него было как бы сдавлено с боков, так что нос выдавался слишком далеко вперед, и его лицо загорело настолько, что кожа была темнее зубов и белков глаз. И еще у него были усы — я никогда раньше не видел у людей таких усов. Это были черные, свисавшие на концах усы. Он был похож на черного сома. Но очень скользкого, верткого и подвижного.

— А зачем вы меня купили? — спросил я.

— Чтобы ты стал таким, как они. — Ахмет показал на окно, не сомневаясь, что я в него уже выглядывал. — Храбрым и сильным. Иди за ним,

— он показал на стражника. — Он тебе покажет, где умыться и так далее. Потом придешь во двор. Ясно?

— Ясно, — сказал я. — Но ведь Лысый не должен был меня вам продавать?

— Не знаю, чего он должен, а чего нет. Я его второй раз в жизни вижу.

— Он нечестный человек! Ему велели отвезти меня к Маркизе!

— А что такое честность? — удивился Ахмет, а стражник засмеялся, заухал грудным смехом. И мне показалось, что он сейчас начнет бить себя в грудь волосатыми кулаками.

Ахмет обнял меня за плечи и повел к выходу из камеры.

— Не обращай внимания на мелочи жизни, — говорил он, и его золотые зубы отражали свет ламп в коридоре. — Тебе повезло, что ты оказался у меня. Или тебе нравилось вкалывать на кондитерской фабрике?