Петрик стал отматывать конец ленты.

— Петрик, я же твою таблетку ей подложила в бутылочку!

— Подложила так подложила, твое дело. А я думал, что Осетров подложил. А оказывается, ты у нас — отравительница!

— Ну зачем ты так говоришь? Ведь ты мне дал таблетку. И даже посоветовал с Аленкой все спланировать, и письмо мы с ней придумали для Осетрова! Ведь правда, Петрик?

— Не знаю. В первый раз слышу! Руки назад!

— Нет!

Он ударил ее по щеке, голова мотнулась, и Сонечка покорно протянула руки назад, чтобы Петрику было удобнее их связывать.

— Петрик, ты забыл, да? — Она была в тихой тупой истерике, и ей казалось, что если она напомнит Петрику все, как было, он спохватится, попросит у нее прощения и возьмет с собой в Германию. — Я же Аленку уговорила Осетрова вызвать и пригрозить. Я же не хотела ее убивать.

— Но пришлось, правда? — Петрик был занят, приматывая Соню к стулу, и спросил, как бы отвлекая ее от того, что с ней происходит.

— Но ведь тебе нужны были деньги, ты без них бы погиб! — закричала в ответ Соня. — Петрик, я же тебя спасла. Я все сделала, как ты велел. И таблетку в бутылочку подложила, и даже к Татьяне уехала для алиби.

Господи, все получается наоборот, поняла вдруг Лидочка. Они договорились с Аленой, что та устроит сцену с самоубийством для Осетрова, а лучшая подруга Сонечка подложила в бутылочку с таблетками одну лишнюю — поэтому-то Аленка и не смогла, как договорились, вызвать «Скорую»… Сонечка-то, оказывается, любила этого злобного убийцу, и спасала его, и верила, что он возьмет ее с собой в сладкую заграницу. И ей не жалко было подругу — может, она любила его еще со школы и, когда он снова появился в ее не очень богатой поклонниками жизни, она растаяла, как снежная баба весной. Подложить лишнюю таблетку — и кинуться к маме подруги, чтобы уговаривать ее спасти подругу от самоубийства, — замечательное алиби, которое ничего не стоит, но никому не могло прийти в голову, что Сонечка может быть замешана в преступлении. А Петрику были нужны деньги… разве это деньги Петрика, вранье это все, это другие деньги, деньги, которые Петрик намеревался получить, чтобы спасти свою драгоценную жизнь. Значит, это были деньги Осетрова, оставленные ему тестем?

— Петрик, миленький, я же тебя люблю, я никогда никому не скажу…

— Не дергай ногами, — сказал Петрик. — Если тебя здесь найдут, то подумают, что ты тоже жертва.

— Но ведь мы летим в Германию, да?

— Очень дорогие билеты, — ответил Петрик. — Мне твой билет не по карману.

Соня не почувствовала издевки.

— Но у тебя же теперь тридцать пять тысяч лишних…

— Лишних денег не бывает.

— Петрик, отпусти меня, я буду молчать… только отпусти.

— Заткнись, — сказал Петрик и неудачно дернул за конец ленты — она пошла рваться наискосок и потому кусок, который он наклеил на лицо Сони, оказался короток. Но оторвать следующий он не смог — катушка крутилась в руках, и Петрик никак не мог отделить кончик. Он выругался.

— Нельзя меня с Лидой оставлять, — сказала вдруг Соня, смирившаяся с тем, что ее оставляют в Москве. — Она все расскажет. Убей ее.

— Я, как только устроюсь, сразу тебя выпишу. Квартиру тебе сниму. Так что сиди и молчи. Ты сейчас жертва насилия. Тебя никто не заподозрит.

— Да? — Соня схватилась за соломинку, но соломинка оказалась слишком тонкой даже для готовой надеяться Сони. — Но Лида расскажет!

— Кто ей поверит? — сказал Петрик, примериваясь куском ленты ко рту своей возлюбленной.

— Ей поверят, — сказала Соня. — Убей ее.

— Хватит, — рассердился Петрик. — Ты из меня Синюю Бороду какую-то делаешь. Не буду я связанных женщин убивать. Не моя специальность. А если убивать — то обеих сразу. Лады?

— Нет, ты меня не понял… я буду за тебя, а она против тебя… Петрик, миленький, возьми меня с собой…

— Ты меня утопишь. Мне не нужен балласт.

Петрик ловко наклеил ей на рот кусок ленты, и Соня стала крутить головой, стараясь что-то сказать. Она надувала щеки, и Петрику стало смешно…

Женщины сидели на стульях рядом. В большой комнате.

— Никуда не рыпаться, — приказал Петрик. — Мне нужно три часа. Только три часа, а там ищите меня, где хотите. Так что молчите, или моя мстящая рука вас достанет из-под земли.

Он положил пистолет в карман пальто. Он не видел, что у него на пальто пятнышки крови.

— Все нормально, — сказал он, — мы никому не причиним вреда.

Он закрыл форточку и сказал:

— Не хочу, чтобы вы у меня простудились.

Затем прошел на кухню, там тоже хлопнула форточка.

Он вышел из кухни, не закрыв за собой дверь.

— Прощайте и простите, — сказал он. — Было приятно познакомиться.

Соня плакала и крутила головой, стараясь освободиться от ленты.

Лидочка не стала смотреть на Петрика.

Тот перекинул через плечо лямку сумки и вышел в коридор.

— Мать твою, — выругался он, — понакидали здесь трупов.

Это были его последние слова.

Хлопнула дверь.

Лидочка обернулась к Соне. Соня плакала, и слезы стекали по щекам и падали на грудь.

«Ничего, нас освободят, — мысленно уговаривала она Соню. — Я очень надеюсь на лейтенанта Шустова. Он обязательно пожелает меня допросить в десять утра. Довольно скоро. А час или два можно посидеть и так. Ведь Петрик мог нас и убить. Но пожалел. И правильно сделал».

Наверное, через минуту, не больше, после ухода Петрика Лида почувствовала запах газа. Тошнотворный, мертвый запах.

Где-то ей приходилось читать, что газ специально делают вонючим, чтобы люди не травились почем зря. Пахло не то чесноком, не то варящейся цветной капустой.

Лидочка стала вертеть головой — как же могло получиться, что этот дурак не закрыл газ, когда уходил из дома?

И тут же она поймала себя на том, что мыслит какими-то житейскими категориями: уходя из дома, не забудь выключить газ…

И тут завыла Сонька.

Она тоже почуяла газ и раньше, быстрее Лидочки поняла, что это означает.

Петрик, уходя, проверил, закрыты ли форточки, а потом спокойно открыл газ. Он не хотел рисковать.

С его сволочной позиции, поведение было вполне логичным. Он уже натворил столько, что двумя молодыми женскими телами больше или меньше, не играло особой роли. Правда, некоторую пикантность придавало всему то, что среди новых жертв оказалась Сонька, которая была верной помощницей и исполнительницей замыслов корыстного Петрика. Не исключено, что порой инициатива исходила от нее самой. Впрочем, трудно представить себе, как могла Сонька решиться убить свою подругу, — впрочем, даже это можно объяснить: ведь она ее не убивала, она как бы оставила подруге свободу выбора: хочешь пугать Осетрова, хочешь шантажировать его — погибнешь. Но ведь если бы Аленка не захотела этого делать, она бы осталась жива? Только все равно непонятно — какого черта было все это городить, если в распоряжении Петрика было такое запугивающее устройство, как Гоша, который теперь грудой одежды перегородил прихожую, и те звери, что замучили в сарае Осетрова?

Мысли эти текли в голове Лидочки, как текли бы и в любой другой обстановке, но все усиливающийся запах газа спутывал мысли и рождал страх.

Охваченная ужасом, Сонька рвалась и билась в путах, но, видно, немецкие изготовители липкой ленты делали ее на совесть… «О чем я думаю? Почему я все еще не умерла от страха?»

С жутким грохотом Сонька умудрилась-таки опрокинуть стул и свалиться набок. Но это не освободило ее, стул лишь вывернул, падая, ей ногу, и Соньке было больно, она выла все сильнее — даже странно, что можно так выть, если у тебя открыт только нос. А запах газа становился невыносимым, и Лидочка хотела лишь одного — чтобы ее не вырвало, ей было бы очень стыдно, если ее найдут всю испачканную в собственной рвоте, захлебнувшуюся ею.

Толстая, в рваной одежде Сонька выла у ног и дергалась, как червяк, на которого наступили… А какая она, смерть от удушья газом? Наступит ли сейчас просто туман или будет больно? Как ей хотелось выть, подобно Соньке…