— Вчера был случай, — сказал я. — Леша, Алексей, один из нас, был не согласен. Он стал спорить. Он стал говорить, что Григорий Сергеевич получает деньги за наши органы.

— Он это говорил доктору?

— Он говорил это мне. А я передал доктору.

— Святая простота. Знаешь, кто такая — святая простота?

— Она… кажется, она кидала хворост в костер?

— На костре был Ян Гус, это были его последние слова.

— Вы уже догадались?

Пальцы Марии Тихоновны летали над клавишами. По дисплею компьютера побежали строчки.

— В последний момент пришлось заменить донора, — прочла она. — По медицинским соображениям.

— Так раньше не было.

— Раньше и не бунтовали. А это опасный сигнал. Идеальная система вашего доктора пошла трещинами.

— Можно мне встречаться с Дашей?

— Я бессильна помочь тебе.

— Тогда я пойду сам!

— Далеко не уйдешь. Тебя выдадут твои же братья. Тебя не пустит охрана, ты полностью во власти… в нашей власти.

Когда она сказала последние слова, ее лицо исказила презрительная гримаса.

Вдруг она, опираясь на ладони, поднялась над столом, словно ей было невмочь поднять тяжелое тело.

— Не исключено, — сказала она, — не исключено, что сегодня или завтра может быть принято решение — нам понадобится одно сердце. К нам поступает Травиата.

— Какая Травиата?

— Певица, эстрадный идол.

— Сама Травиата!

— Даже ты знаешь.

— Но почему Даша? Вычеркните ее!

— Я постараюсь это сделать. Но именно ваш с Дашей вчерашний поход в пустую палату и побудил Григория Сергеевича выбрать из моих девочек именно ее. Так он бережет невинность своего клона.

— Вы шутите? Этого не может быть!

— Я вообще не умею шутить, Ваня.

— Я тут же скажу ей!

— Прошу тебя, не надо этого делать. Ради тебя самого.

— Почему?

— Она уверена: все, что мы делаем, совершается ради ее блага и блага других девочек. Ради приплода, выведения новой людской породы… Я шла на то, чтобы девочки гибли. В конце концов наш Институт создан, чтобы спасать лучших людей нашей страны. Что мы и делаем.

— И вы всегда об этом знали?

Нет, у нее не такое уж и доброе лицо.

— Ради некоторых этических и даже политических проблем приходится идти на жертвы. Наверное, молодому человеку, который зарубил альпенштоком Троцкого, тоже являлись кошмары. Но он просидел в тюрьме, потом получил звание Героя Советского Союза.

— Меркадер, — сказал я.

— Может быть, не помню. Ты перестань в конце концов тыкать мне в лицо своей эрудицией.

— Так вы готовы обрекать девушек на смерть?

— Просто девушек ради великих людей. Есть понятие ценности для коллектива, для страны… Как выйдешь из моего кабинета, поверни направо. Сейчас ты не сможешь ее увидеть — подъем, зарядка и так далее. Ровно в три, в мертвый час, будь в той, вчерашней палате.

— Спасибо!

— Рано благодаришь. Я не знаю, будешь ли ты благодарен мне завтра. Теперь уходи. Меньше всего я хочу, чтобы тебя здесь увидели. И учти, если ты проговоришься хоть одной живой душе, у меня будут неприятности, а тебя сразу отправят в прозекторскую.

Я пошел было к себе, но не удержался и от двери обернулся, как оборачивается детектив Коломбо, и спросил:

— Я видел другого человека, а на табличке написано, что там маршал. Это ошибка?

— Считай, что ошибка, — сказала Мария Тихоновна. — Ошибка воспитания. Наш Институт, как ты знаешь, не богат. Иногда появляются коммерческие больные. В редчайших случаях. Когда речь заходит об астрономических суммах. По крайней мере, твой кумир Григорий Сергеевич кладет эти деньги не в карман, вернее, преимущественно не в свой карман.

— Они оперировали другого человека?

— Маршал неожиданно скончался за час до операции. Другой пациент тоже достоин операции. Это крупный банкир из Средней Азии. И я уверена, что он не менее ценная фигура для страны, чем один из полусотни маршалов.

— Нет! Что вы! — возмутился я. — Он же герой. Он вывел наши части из Афгана.

— Я преклоняюсь, — сказала Мария Тихоновна. — Однако тебя прошу уйти немедленно. И бегом. Ну!

И я поспешил к себе. Я как раз успел к подъему.

Если кто и заметил мое отсутствие, так только Барбосы, но они железные молчуны.

Мы умылись, сделали зарядку, прошли утренние процедуры, занялись своими делами…

Мне надо было дождаться мертвого часа.

И забыть наконец, что есть на свете певица Травиата! Да знаю я ее! Рот до ушей, глаза — тарелки и разные парики. Неужели у такой пигалицы больное сердце?

Да забудь ты о ней… это все пустые слова, Мария Тихоновна пугала меня.

В этот день мы лишились Володички.

Это на нас плохо подействовало.

Ему помогла умереть Лена. Она не отрицала, что сделала ему укол. Только уверяла начальника службы безопасности Института, что давала обезболивающее, но ее позвал кто-то из мальчиков, она забыла кто. А шприц оставила на тумбочке. И Володя заменил в шприце жидкость.

Мы подслушивали из перевязочной, там когда-то в стене был сейф с наркотиками. Потом сейф убрали, нишу заставили шкафом, а кто-то из наших ее отыскал. За стенкой был кабинет Григория Сергеевича.

— Вы подозревали, что такое может случиться?

Начальник службы — отставной полковник из органов. У него узкое скучное лицо, словно он до своего докопается, а вообще-то ему все равно, докопается он или нет.

— Он ждал такого момента, — сказала Лена. Мы не видели ее лица, но по хриплому голосу было понятно, что она долго плакала. — Он бы все равно это сделал. Он так мучился.

— Вы не использовали обезболивающие? — спросил полковник у доктора.

— Мы не хотели вторгаться в функции организма. Он мог еще послужить донором.

Лена заплакала.

— Ну, успокойтесь, успокойтесь, — сказал полковник. — Надеюсь, что служебное расследование установит вашу невиновность.

— Он больше не мог ждать, — всхлипнула Лена.

— И это тоже лишь рассуждения, — сказал Григорий Сергеевич. — Володя был замечательным, мужественным человеком, он нес свой крест достойно, и нечего его оплакивать.

— Даже кошку оплакивают, — возразила Лена.

— Нам придется расстаться с вами, — заявил доктор.

— Я и сама хотела подать заявление об уходе, — сказала Лена.

— Разумеется, с подпиской о неразглашении, — напомнил полковник.

— Хоть десять расписок! — крикнула Лена.

Нам было слышно, как она пробежала по кабинету, как хлопнула дверь.

— Ты куда? — спросил Василек у Рыжего Барбоса. Тот оставил дверь в коридор открытой. И всем было видно, как он перехватил Лену в коридоре у двери.

— Лен, — сказал он. — Не уходи. Ты понимаешь, что тебе нельзя уходить?

— Они меня не оставят, — ответила Лена, как будто ждала этих слов Рыжего Барбоса. — Они меня уберут.

— Из Института? — спросил Черный Барбос, который, конечно же, вылез в коридор за Рыжим.

— Вообще уберут, — сказала Лена.

Я тоже увидел ее от дверей. Лицо ее распухло, а глаза сделались красными.

— Мы тебя не отдадим! — воскликнул Рыжий Барбос.

— Молчи! Ты меня совсем погубишь. — И Лена кинулась бежать по коридору.

Я метнулся обратно к нише, мне хотелось узнать, о чем они говорят. Но речь шла не о Лене. Полковник сказал:

— Я его паспорт вам принесу, чтобы заключение о смерти написать.

— А что писать?

— Как будто не знаешь, доктор. Остановка сердца, диабет. Ну, что ты там обычно пишешь.

— Хорошо, — согласился Григорий Сергеевич, — я буду у себя.

— Ты не расстраивайся, — сказал полковник. — Новых настругаешь.

— Иди уж, — сказал доктор. — Глаза б мои тебя не видели.

— Разбегайся! — сказал я братьям.

Барбосы влетели в перевязочную и закрыли за собой дверь.

— У нас есть паспорта, — сказал я. — Вот никогда не видел.

— А что мы, не люди, что ли? — заметил Василек.

— Это Ленка сделала? — спросил Рыжий Барбос.

— Конечно, Ленка, Володичка так просил ее, — сказал Василек.