Лиза открыла шкаф, будто не знала, что там одно выходное платье, синее, еще в Кимрах шила, а оно на груди не сходится и ужасно немодное.

— Я завтра задержусь, — сказал Павел Николаевич, не глядя, как жена старается натянуть платье. — Голодный приду. Учитываешь?

— Да-да, я все оставлю. Приготовлю и оставлю.

Павел Николаевич удивился, поднял глаза от кроссворда, но вспомнил, что сам санкционировал театр, и вздохнул с некоторой обидой.

В синем платье идти в театр было невозможно. Лучше вообще отказаться и не позориться перед людьми.

— Не пойду я никуда. Ты не беспокойся, все будет готово.

Павел Николаевич полной розовой рукой снял очки, приглядывался к ней, как к дурочке.

— Билет пропадет. Нельзя не посетить. А я уж как-нибудь…

Павлу Николаевичу важно было оставить за собой последнее слово. И обиду. Если Лиза не пойдет, то в обиде будет она. Это не годится.

А Лиза думала, что туфель тоже нету. Только чтобы по городу ходить. Можно бы сапоги надеть, приличные, но кто сапоги в сентябре в театр надевает? А что, если взять трикотажную кофточку и к ней юбку?

Лизой овладело странное лихорадочное смятение. Будто сама судьба не допускает ее в театр, и никогда уже туда не попадешь в жизни.

Павел Николаевич собрался спать, погасил свет, а Лиза унесла платье на кухню, кое-где распорола, но зазря. И заплакала. Беззвучно плача, вернулась в комнату, выдвинула нижний, пустой ящик, забросила платье и туфли — чего вешать-то распоротое? — легла, раздевшись, к краешку, чтобы не беспокоить Павла Николаевича, и долго не могла заснуть, переживая в дремоте сказочные картинки. Вот входит она в театр — роскошно одета, платье на ней, как на той барышне из прошлого, сверкают люстры, и все оборачиваются, любуясь ее прелестью… и в зеркалах она отражается, гордясь сама собой. И во сне это видение преследовало ее, и во сне она понимала, что это неправда, что это видение.

Утром Лиза чуть не проспала на работу, обошлась опять без завтрака, а в обед увидела Тамару и сказала ей:

— В театр я не пойду.

— Ты с ума спятила! Твой взбунтовался?

— Нет, разрешил. Я сама.

— Что случилось? Ты человеческим языком объясни. Тебе надеть нечего?

Ну прямо в точку попала! Лиза промолчала.

— Ты думаешь, там в бальных платьях ходят? Нет, кто в чем.

— И ты пойдешь в чем есть?

— Разумеется, — соврала Тамара.

Она недавно купила платье, итальянское, пониже колен, с оборками. Еще не пробовала.

— Я тебе свое шерстяное дам, — пообещала Тамара.

Лиза только усмехнулась. Заворачиваться в него, что ли?

— Тебе, — кричала Тамара, когда они возвращались в автобусе, — с твоими внешними данными можно в спецовке ходить. Пошли в парикмахерскую. Римма без очереди нам прически сделает. Не хочешь? Ну ладно, я за тобой зайду.

Лиза только отрицательно покачала головой.

Наверное, с полчаса Лиза сидела на стуле, просто убивала время, чтобы скорее начался спектакль, потом поздно будет расстраиваться. Но сидеть не удалось. Сосед позвал к телефону — звонила Тамара.

— Лиза, я за тобой не успею. У Риммы задержусь. Буду — смерть мужикам. Я тебя у входа жду. Усекла? Если не придешь, внутрь не войду и вечер себе погублю. Может, даже будущую прекрасную семейную жизнь.

И хлопнула трубкой — не дала возразить.

Вернувшись в комнату, Лиза уже не села. А что, если она и в самом деле Тамаре жизнь погубит? Никогда себе этого не простит. Разве важно, кто как одет? Там и не заметят… В зале посидит. Жаль, что платье распорото. Полчаса осталось до выхода.

Лиза открыла дверцу. Там только выходной костюм Павла Николаевича и ее халат. Куда же она вчера платье сдуру сунула? Ну конечно же, в нижний ящик… Лиза вытащила платье.

Это было другое платье. Тоже синее, но тянулось оно долго, словно кто-то пришил к нему снизу метр материи. И материал изменился, превратился в бархат, расшитый мелким жемчужным бисером…

«Павел Николаевич», — подумала сначала Лиза. Понимала, что такая мысль равна крушению мира, потому что Павел Николаевич такого сделать не мог…

Лиза укололась. Из платья торчала иголка с ниткой — ее иголка, сама вчера воткнула, в старое. А где же оно?

Лиза приложила к себе платье. Нет, придется примерить. Хотя оно и не свое, но и чужим быть не может. Какое бы ни было объяснение…

Платье держалось на плечах тонкими полосками, как сарафан, — лифчик под него не годился. Надо достать купальник, он без лямок.

Платье скользнуло на нее, как живое, словно только и ждало, чтобы обнять. И стало ясно, что для нее шилось. Доставало оно до пола и делало Лизу выше ростом и тоньше — потому что темное и строгое от жемчужного узора.

Лиза протянула руку в ящик за туфлями — не страшно, что такие, не видно, — но туфли тоже подменили. Они стали синими с серебром, словно специально для платья.

Вот и идти можно… Подумав так, Лиза улыбнулась, потому что в таком одеянии нельзя идти без прически. Но делать ничего особенно не стала. Попудрилась, правда, губы подвела. Никогда этого не делала, но помада и пудра у нее были, на всякий случай, может, чтобы не забыть, что ты молодая.

А что теперь с волосами делать? Конечно, знай она заранее, она бы побежала в парикмахерскую, взбила бы волосы, а то ведь просто патлы — простые, прямые, правда, густые, пепельные. Обычно закручены в косу и на затылке пучком. Теперь же Лиза их распустила, расчесала… да пробили часы. Половина! Ей за пятнадцать минут никогда не добраться. Неужели все пропало? Не пустят?

Лиза схватила кошелек, накинула серый плащ — и на улицу. И там еще одно преступление совершила — мимо такси проезжало, рука сама поднялась. Она, конечно, руку сразу опустила — вдруг Павел Николаевич увидит, но машина уже затормозила: бывает же, как назло, в парк водитель не спешил, обедать не ехал — пожалуйста, хоть на край света. Улыбается.

Добрались до театра без трех семь. Тамары у входа уже не было. Лиза сдала плащ на вешалку, но от бинокля отказалась — и так рубль на такси выкинула, задержалась на секунду перед зеркалом поправить волосы — и оказалось, что такой она себе и снилась. А за спиной мужчина остановился и смотрит.

Зал гудел, ждал начала, надрывался звонок, словно артисты боялись, что люди не успеют рассесться. Лиза достала из кошелька билет, чтобы вспомнить, какое место.

— Разрешите помочь вам. — Другой мужчина рядом стоит, блондин, на вид солидный, а ведет себя, как мальчишка на танцверанде.

— Сама найду.

— Но если вам понадобится все-таки помощь — только взгляните.

А Лиза и не глядела на него. В ушах звон, лица мелькают, одеты, правда, зрители по-разному, но есть и в длинных платьях. А она — лучше многих.

В пятнадцатом ряду возвышалась черная башня — Тамарина прическа. Такая тяжелая башня — вот-вот повалит набок голову. Лиза пробиралась к подруге, платье чуть шуршало, и шуршание смешивалось с остальным театральным, праздничным шумом. Хорошо бы место было не занято, а то, бывает, продают два билета на одно место. Тамара обернулась и сказала:

— Место занято. — И тут же завопила чуть не на весь зал: — Лизавета! Я глазам своим не верю!

Язык ее метался, говорил, а глаза, вишневые глазищи, прыгали по Лизиным плечам и синему бархату, цеплялись за жемчужины, и, когда Лиза уже села, Тамара сказала шпионским шепотом:

— Я сейчас умру. Что ты с собой сделала?

— Ничего, — сказала Лиза, и ей было приятно. — Нашла одно платье…

— Нашла? И туфли нашла? И эти плечи нашла?

Сзади кто-то заворчал: «Потише, действие уже начинается».

Но для Тамары спектакля уже не было. Такого приключения она еще не переживала. А Лиза уже смотрела на сцену, потому что платье ей было нужно не для показа, а как пропуск в театр и без театра не нужно.

Блондин впереди мешал — оглядывался. Тамара мешала, ахала. А Лиза смотрела спектакль.

Когда встали в антракте, Тамара вцепилась, как клещ: признавайся. Они пошли в буфет, встали в очередь за пирожными и лимонадом, но достоять до конца не удалось, потому что тот блондин уже успел все взять, и даже бутерброды с икрой, и позвал их к столику, словно знакомый. Лиза даже возмутиться не успела, а Тамара уже среагировала: