— Их не было в машине? — спросил комендант, словно собирался тотчас же бежать за деньгами. — Где они?

— Их повез в своей машине сообщник Петренко. Он должен был передать их ему в аэропорту.

— И что же?

— Его там ждали. Наши люди. Куда ж тут денешься?

— И эти деньги, они чьи? — спросил комендант.

— Если бы не показания гражданина Абзианидзе о передаче им денег Алене Флотской, я бы их, честное слово, оставил бы Лидии Кирилловне.

— И правильно. Как компенсацию. Чуть не погибла. Посмотри на физиономию — половина черная, — согласился комендант.

Только тут Лидочка сообразила, что на ее лице должны остаться следы побоев. Она дотронулась до глазницы — ой, как больно!

— Пройдет, — сказал лейтенант, — небольшая гематома, лучше оставить как есть. Ваш молодой организм сам справится.

— Так чьи деньги? — настаивал комендант.

— Я думаю, их получит по суду Татьяна Иосифовна.

— Разумеется, — согласилась Лидочка. — Только, пожалуйста, вы потом мне отдадите шкатулку?

— Не знаю, — честно признался лейтенант. — Она будет фигурировать на суде, и Татьяна Иосифовна может пожелать оставить ее себе.

— Точно пожелает, — сказал комендант.

Лейтенант шагнул в коридор, потом обернулся и сказал:

— Самое главное всегда забываю!

Комендант обернулся — почуял добычу.

Лейтенант невежливо вытолкнул его на кухню и, вынув из «дипломата», положил перед Лидочкой на одеяло плоский пакет в старой газете и мешочек, полотняный, как кисет.

— Желаю скорейшего выздоровления, — сказал он. — До завтра.

Слышно было, как лейтенант что-то говорит на кухне коменданту. Потом хлопнула дверь. Лидочка развернула газету. Газета была хрупкой от старости. В ней лежали две общие тетради столетней давности — дневники Сергея Серафимовича, а в кисете — черепки и черные слитки из Трапезунда. Все-таки лейтенант отыскал их в сарайчике на пепелище — видно, никому они не пригодились.

И Лидочка, спрятав дневники в тумбочку у кровати, поняла, что хочет одного — спать.

— Будете уходить, захлопните за собой дверь! — крикнула она коменданту.

— Будет сделано! — откликнулся тот.

Теперь — спать.

Но зазвонил телефон. Междугородний.

Лидочка подняла трубку.

— Ну, ты жива! — радостно воскликнул Андрей. — А то знаешь, я утром даже испугался. Ты не сердишься, что я поднял на ноги милицию?

— Я не сержусь, — ответила Лидочка. — Когда же ты наконец вылетаешь?

— Сегодня ночью.

— Пожалуйста, прилетай скорей, — попросила Лидочка.

— А что? Что случилось?

— Мне надоело вставлять стекла на кухне.

Более мирного начала для этой истории нельзя придумать. Лидочка лежала в самом настоящем гамаке и щурилась от пятнышек солнца, которые попадали в глаза, когда слабый ветерок покачивал вершины сосен или подталкивал гамак. Деловитая пчела сделала круг над гамаком, но не стала пугать Лидочку, а умчалась дальше. Синичка давно уже сидела на тонкой ветке и разглядывала Лидочку. Ну и что она могла разглядеть? Женщину лет тридцати, с пепельными, с такими уродилась, умеренно стриженными и чуть волнистыми волосами, синеглазую, именно синеглазую, а не сероглазую или не голубоглазую, что бывает куда чаще, пожалуй, слишком бледную для июля, но так уж получилось, что Лидочке не довелось в этом году побыть на открытом воздухе. Даже к Глущенкам она выбралась впервые за лето, хоть тысячу раз обещала.

На Лидочке был голубой в белый горошек сарафан, а босоножки она сбросила, когда забиралась в гамак.

«Как хорошо, — подумала Лидочка, — когда ничего не случается. Ты здорова, все родные здоровы, друзья живы, и шумят сосны…»

— Лида, — позвала Итуся, — ты пойдешь или останешься?

Вопрос был риторическим. Глущенки собирались к Сергею именно потому, что эту идею подала им Лидочка. Она приехала утром и в разговоре упомянула Сергея, Глущенки сказали, что не были у него недели две, хоть он и снимает дачу в десяти минутах ходьбы. А теперь, раз Лидочка приехала, можно навестить ее старого приятеля. Лидочка послужила тем камнем, что вызывает, упав, круги в мирном водоеме. Без нее Глущенки провели бы воскресенье в милом безделье, отложив назавтра хозяйственные заботы. Вопрос Лидочки о Сергее напомнил Жене, что в холодильнике стоит невостребованная за отсутствием компании бутылка водки, а Лидочка привезла торт, который все равно втроем не одолеть. Итуся, не признаваясь никому, рада была не готовить обед: все решили, что поход к Сергею — лучшее времяпрепровождение для воскресного, к счастью, не очень жаркого дня.

Так и пошли, впереди Пуфик, неизвестно какой породы существо, имеющее звание тибетского терьера, затем Лидочка с тортом, Итуся с овощами со своего огорода, а потом Женя с сумкой, в которой таилась заветная бутылка и кое-какие закуски, обнаруженные в холодильнике.

Дачные соседи имеют преимущество — не надо созваниваться и сговариваться, чтобы прийти в гости.

Перешли железную дорогу, которая отделяет поселок старых большевиков от зимнего поселка с той стороны, где санаторий. Потом миновали Дом художников, замерший в ожидании обеда, а может, потому, что все его обитатели были на этюдах. От клуба повернули направо, на Школьную улицу. Там в доме пять жил, вернее, снимал дачу у каких-то неизвестных Глущенкам людей Сергей Спольников, потому что у него в то лето было много работы и было желательно оказаться, с одной стороны, близко от железной дороги, чтобы посещать Москву, а с другой — уединиться на свежем воздухе и не отвлекаться на телефонные звонки, разговоры, визитеров, мелкие, но почти обязательные дела и встречи.

Но летнее воскресенье — день святой, так что вряд ли Сергей будет работать. В крайнем случае, решили Лидочка с Глущенками, пожелаем человеку успехов и унесем торт обратно.

Вот он, голубой забор, третий дом от угла, облезлый почтовый ящик, запущенный участок — зелень переплескивает через забор, канава заросла крапивой в человеческий рост.

Калитка была не заперта, они прошли по узкой асфальтовой дорожке и повернули не налево к двери, а направо вдоль фасада, куда выходил мезонин, к террасе, оттуда доносились голоса, и это значило, что у Сергея гости. Тем лучше.

Терраса была небольшой и уютной, стекла на ней были в частых переплетах, и это, как и резные голубки на наличниках, напоминало о почтенном возрасте дачи.

Глушенко, который здесь уже бывал, толкнул дверь, вошел первым, словно втайне опасался, нет ли тигра в пещере, и громко спросил:

— Гостей принимаете?

Женщины вошли следом за Женей.

На веранде стоял стол, накрытый светлой клеенкой, на ней стоял чайник, чашки, бутылки с минералкой, миска с вареной остывшей картошкой, блюдо с нарезанной селедкой. Словно те, кто собирались здесь, не решили еще, то ли им приступить к обеду, то ли ограничиться чаем.

Сергей был рад гостям и сообщил об этом бесхитростно:

— Все равно день погиб. Давайте его используем для чревоугодия.

Обоих гостей, пришедших раньше, Лидочка знала. Главным гостем был Валентин Вересков, уютно журчащий добродушный мужчина пожилых лет, хороший детский поэт. Что бывает редко с детскими поэтами, он был известен и среди взрослых, так как его стихи были коротки, парадоксальны и не лишены юмора. Валентин также знал Лидочку — встречались в Детгизе, запомнили друг друга с какого-то редакционного дня рождения. Валентин сидел за столом и с интересом листал свою новую книжку, которую принес Сергею в подарок.

Итуся взяла у Жени сумку с продуктами, Лидочка пошла за ней на кухню. Получилось как-то так, словно последние гости должны были взять на себя хозяйственные заботы — ведь продукты принадлежали им…

По какой-то причине Сергей избрал кухню рабочим кабинетом. Там, на большом столе, протянувшемся вдоль окна, что выходило к сараям, стояла красная портативная пишущая машинка, рядом лежали двумя стопками, аккуратно, листок к листку, чистая бумага и уже отпечатанные странички.