— Я посылаю людей.

— И не думайте. Как вы будете обыскивать Подьяческие улицы?

— Мне хватит исполнителей, чтобы снести весь район.

— Лаврентий Павлович, — укорила его Крошка. — Время — это то, что у нас есть.

— Времени у нас нет.

— Что-нибудь случилось?

Берия не слушал ее.

— Мне нужно срочно, архисрочно узнать, кто стоит за твоими мерзавцами. Они подчиняются генералу или у них есть хозяин? Что им нужно, зачем они следили за мной?

— Я все это узнаю, мой викинг, — сказала Крошка. — Я тебе обещаю.

— Хорошо, — сказал Берия. — Иди. Чего стоишь? Иди.

— Как в цирке, — сказала Крошка. — Морской лев открывает пасть, и дрессировщик кидает ему рыбешку.

— Я помню, — сказал Лаврентий.

— Вы всегда забываете. Ведь время стоит?

— Хорошо, пошли ко мне.

Он вышел первым, так и не отдав никаких больше указаний доктору. Леонид Моисеевич присел за свой стол.

Он сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, и это было так непохоже на доктора, что его ассистент, бывший зубной техник, бездельник и бывший двоечник Коля Гоглидзе, подошел и спросил:

— Эта сволочь произнесла что-то оскорбительное?

— Кто? — Леонид Моисеевич с трудом вернулся из своих мыслей.

— Этот мингрел паршивый. — Гоглидзе сбавил голос до шепота.

— Ах нет, — сказал доктор. — Я просто задумался о том, как мал наш мир.

— Еще бы — от двери до двери. Под колпаком живем.

Доктор знал Егора и Люсю. Давным-давно, хотя нельзя сказать, насколько давно это было. Но в другой жизни, в Москве, когда Люську приволокли туда как невесту императора. Господи, какая глупость! Но потом Егор с Люськой убежали. Все погибли, а они убежали. Значит, они живы, они здесь?

Но никакой радости от этого доктор не испытывал.

За ними охотится его шеф, Лаврентий Павлович, самая ядовитая змея из рожденных природой.

Он послал выслеживать их свою лучшую агентшу — Крошку Миранду. Он так говорит о Люсе, словно она личный враг, словно он ее боится. Он хочет что-то выследить и, конечно же, постарается убить Люсю. Не важно за что.

Главное — не допустить этого.

Следовательно, надо самому успеть к ним, найти их раньше, чем это сделает Крошка.

Подьяческая? Кто там живет из его знакомых?

Была у него приятельница, некая Чумазилла, даже приглашала доктора на концерт. Почему-то тогда они не сдружились — доктор как раз начинал свои исследования и не хотел новых связей, людей, разговоров, а уж тем более концертов — неестественных здесь, на кладбище.

Они как-то раз гуляли с этой странной женщиной, он ее провожал на канал Грибоедова, и она рассуждала о мертвых и живых домах. И даже уговорила его сменить жилье — переселиться в живой дом.

А он как раз перебрался в подвал Смольного, о чем не стал рассказывать Чумазилле. Стыдно было признаться, что он работает на Лаврентия Павловича.

— Гоглидзе, — сказал доктор, — я хочу пройтись немного.

— Ты? — удивился ассистент.

— Мне надоело дышать нашей химией.

— Наконец-то я слышу речь не мальчика, но мужа, — сказал Гоглидзе. — И дядя Лаврентий не должен ничего знать?

— Я не намерен делать ничего тайного…

— Я тоже думаю, что в ближайший час-два он сюда не зайдет.

— Странное чувство, — сказал доктор, — будто на старости лет я убегаю на тайное свидание.

Доктор не спеша поднялся на первый этаж, вышел на прямую дорожку, что вела от здания к воротам.

Дорога была пустой, если не считать медленно идущего настречу велосипедиста и охранника у ворот.

Доктор обернулся. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним из окна Смольного. Но он ошибся. В серых, чуть отсвечивающих жемчужной серостью облаков окнах никого не было.

Однако на всякий случай доктор пошел медленно, изображая пожилого джентльмена, которому прописан ежедневный моцион.

Туфли шлепали, даже чмокали по влажной после недавнего дождика мостовой. Это были домашние туфли, без задника, растоптанные, удобные, но совершенно неприспособленные, чтобы ходить в них по мостовой.

Идти долго, жаль, что трамваев нет.

Надо дойти до Московского вокзала, оттуда по Невскому, до Гостиного двора. Удивительно, но Гостиный двор пропал — будто его и не было. На его месте большой пустырь, бывшая помойка.

Доктору повезло. Он шел в отчаянии, думая, что Берия наверняка заметит его отлучку в такой ответственный момент, когда надо гнать работу над вакциной.

И тут он увидел рикшу.

Это был легендарный человек, единственный чудак в своем роде. Он сделал тележку из велосипеда и инвалидной коляски. Кресло спереди, а сзади руль, и педали, и сиденье. Видно, он был чудаком и до того, как попал сюда. У него была длинная седая борода и длинные волосы. Говорили, что он — бывший чемпион по шоссейным гонкам и ему так скучно без велосипеда. Но идти в полицейские ему не хотелось. Он придумал извоз.

Платы за проезд он не брал. Говорил, что закаляется.

Может быть, и закалялся.

Доктор раньше не видел его, но слышал о нем от других.

— Эй, прокачу! — крикнул рикша.

Доктор не сразу сообразил, что это относится к нему. Потом обрадовался. Рикша ждал его на маленькой прибрежной площади перед Александровской лаврой. Как-то доктор заходил туда и удивился тому, что исчезли некоторые надгробия, может быть, их и не было.

У рикши был куда более живой цвет лица, доктор подумал, что надо будет уговорить его, чтобы согласился пройти исследование в Смольном.

Кровь каждого из пациентов таила в себе загадки, нелогичность и удивительные остатки жизни. У каждого — свои.

Рикша был в накидке, в пелерине, что носили до революции студенты и гимназистки — когда-то доктор видел такие в кино. Седые в желтизну космы падали на плечи и на спину, борода была кривая, хотелось сказать: ну подровняй ты ее, в конце концов!

— Садись, устраивайся, — сказал рикша. — Отвезу. Таксу знаешь?

— Нет, не знаю, — сказал Леонид Моисеевич, хлопая себя по бокам, словно под халатом и брюками был кошелек с деньгами.

— Правдивая история из жизни, — сказал рикша. — Пока я еду, рассказывай. Согласен?

— Разумеется, конечно… вы не представились, и я не знаю вашего имени-отчества.

— Рикша. У меня нет имени, и я его не желаю. А ты — доктор. А может, парикмахер?

— Доктор.

— Где же твоя больница?

— В Смольном, — сказал Леонид Моисеевич.

— Ты хочешь сказать, что служишь тому пауку в шляпе?

— Ничего подобного! — Леонид Моисеевич, всегда ожидавший такого вопроса и заранее оскорбленный, поднял острый подбородок. — Я работаю для людей и ради людей.

— А я не спорю с тобой, — сказал рикша. — Садись, в ногах правды нет. Куда поедем?

— На канал Грибоедова, — ответил Леонид Моисеевич. — Вы знаете, где он находится?

— А точнее?

— Точнее, мне надо на Подьяческую. На угол Большой Подьяческой и канала.

— Все ясно, — сказал рикша.

Он нажал на педали, и тележка поехала довольно быстро — только бегом можно угнаться.

Ветер бил доктору в лицо — он давно не испытывал такого ощущения.

— Был дождь, — сказал доктор.

— Еще какой по нашим меркам! — откликнулся рикша. — Я такого не припомню, хоть живу здесь лет сорок, а может, пятьдесят.

— А я раньше жил в Москве. Там тоже дождей не бывает.

— А я бы сказал, что это тревожный знак, — сказал рикша. — Это значит, что дождь, который не мог зародиться здесь, где нет циркуляции воздуха, пришел оттуда, сверху, прорвался. Представь, какой должна быть отдушина? Но до этого были ветры. Ты чувствовал?

— Чувствовал, — сказал доктор.

И вдруг засмеялся.

— Ты чего?

— Представьте себе, — сказал доктор, улыбаясь, — мы с вами разговариваем о погоде. А это значит, что есть погода.

— Точно! — согласился рикша. — А мне и в голову не приходило.

— И это меня тревожит, — сказал доктор.

Ему трудно было беседовать с рикшей, потому что он сидел в кресле и смотрел перед собой, а голова рикши находилась сзади над его затылком. Голос рикши бил в затылок и был бестелесным.