— Это я, Люся, — сказала она, входя.

— Заходи. Я сейчас кончу себя осматривать и примусь за тебя, Люся, — сказал доктор.

— Я вам не нужен? — спросил Дантес, который остановился в дверях.

— Иди, иди, не оставляй нашего возлюбленного императора, — сказал доктор, и Дантес тут же ушел, прикрыв за собой дверь. — Беда в том, что все ткани здесь очень медленно восстанавливаются, — посетовал доктор. — Да и как им восстанавливаться, если организм существует как замкнутая система — ни черта не получает и не отдает. Нам даже общественные уборные не нужны, представляете?

— Я об этом не думала, — сказала Люся.

— Не куксись, — заметил ее состояние доктор. — Мы с тобой ничего не изменим. Считай, что мы умерли безболезненно.

— Я все равно уйду, — сказала Люся, глядя в пол. В углу лежали кучкой остатки растоптанной железной дороги. Неужели столько времени никто здесь не убирался? Уроды!

И она повторила вслух:

— Уроды!

— Значит, мы недостойны иного мира. — Доктор поморщился — ему было больно. — Ведь мы его выбрали. А потом уж он нас выбрал.

— Меня украли!

— Сначала ты ушла сюда добровольно.

— Я была девочкой, маленькой девочкой, ну что я понимала!

— У меня есть эластичный бинт, — сказал доктор. — Помоги мне обмотать грудь. Вон там, на полочке…

— Зачем им меня убивать? — спросила Люся. — Мне никто не сказал. Все делают вид, что это у вас обыкновенное дело.

— Это ветераны. Неужели тебе Егор о них не рассказывал?

— А что он должен был рассказывать?

— В свое время мне говорили, что он был у них.

Егор и в самом деле не рассказывал Люсе о ветеранах и своем плене в подземелье. Для него это было слишком далеким и в то же время неприятным воспоминанием.

— Я тебе потом расскажу, обязательно, — пообещал доктор.

Люся принялась перевязывать ему ребра. Доктор терпел. Только раз сказал:

— Дышать больно.

Потом он промыл ссадину на локте Люси, коленку она только ушибла.

— А почему здесь Веня Малкин? — спросила Люся. — Я так удивилась, вы не представляете. Он же такой… от него девчонки тащатся.

— Что? — спросил доктор.

— Это слово такое. При вас не было. А почему он здесь? Что за болезнь у него?

— Он неизлечимо болен и будет жить здесь, пока не найдут средство от его болезни.

— Неизлечимо? — насторожилась Люська. — А как болезнь называется?

— Я с ней не сталкивался. Только в прессе, — сказал Леонид Моисеевич. — Это иммунодефицит.

— Не знаю такой болезни.

— Она еще называется СПИДом.

— Так он здесь всех перезаразит! Это ужасная болезнь!

— Болезнь передается только через кровь, — ответил доктор. — Я проверял по литературе. К тому же здесь нельзя заразиться…

— Почему же?

— Любые болезнетворные вирусы и микробы быстро теряют здесь вирулентность. То есть становятся нейтральными.

— Быстро — это же не сразу, — возразила Люся. — Он успеет… Но вообще-то какой ужас! Он голубой, наверное?

— Голубой?

Но Люся не стала объяснять, ей показалось неприличным и даже стыдным говорить о таких вещах. Доктор и не приставал.

Надо будет подальше от него… Мало ли что говорили, что через зубных врачей передается. И при переливании крови.

— При переливании крови передается, — сказала Люся.

— А что и кому мы будем переливать? — спросил доктор. — Наша с тобой кровь несовместима. Стоит сделать переливание — сразу умрешь.

— Почему вы так уверены? Кто у вас умер? — спросила Люся.

— Никакой тайны здесь нет, — сказал доктор. — Наш император сначала решил, что если ему будут переливать кровь новеньких жителей нашего королевства, то и его кровь сохранится. Но сначала я сделал опыт… Тут появилась кошка. Она умерла.

— Кошки одно, а люди другое, — сказала Люська.

Доктор не стал отвечать, а почему-то отошел к шкафчикам с приборами и, достав градусник, стал встряхивать его.

— Хочешь, я смерю свою температуру?

— А что?

— Температура человека здесь колеблется в пределах тридцати и тридцати двух градусов. Я — лягушка, очень долговечная, как все лягушки.

— Значит, пытались переливать кровь и убили кого-то?

— До меня здесь были другие врачи.

— И что с ними случилось?

— Они проводили опыты.

— И что же? Их казнили? Сожгли?

— Они уехали. Нет их здесь, они живы, но живут далеко.

Люся обмакнула тряпочку в воду и потерла пятно на джинсах.

Дантес сунул голову в дверь и сказал:

— Госпожа невеста, вас приглашают одеваться.

— Как так?

— В джинсах императриц не бывает, — сказал Дантес.

— Уйдите, — сказала Люся. — Я еще не кончила.

— Через пять минут. Император волнуется.

— Я лучше повешусь, — сказала Люся. — Честное слово, лучше повеситься…

— Они тебя вытащат из петли и оживят.

— Нет уж! Я не ваша! Я могу умереть по-человечески. У меня кровь человеческая.

— Ну что ж, заблуждаться тебе никто не может помешать, — сказал доктор. — Но позволь сообщить одну вещь, которая, возможно, изменит твое отношение к жизни… И ко всему, что здесь происходит. Как мужчина, император тебе ничем не угрожает. Не может.

— В каком смысле? — спросила девушка.

— Ну не мужчина он. — Доктор говорил вполголоса, отвернувшись от двери, боялся, что его будут подслушивать. — Я же его обследовал, а он, в свою очередь, пытался… возбудиться.

— А здесь что, все мужчины такие? — Люся догадалась, о чем говорил доктор, и в самом деле почувствовала какое-то облегчение, хотя доктор мог и соврать, чтобы подвести ее под венец. Все они здесь, в сущности, уроды.

— Мужчины здесь разные, — сказал доктор. — Совсем разные. Но, конечно, мужчин в прямом смысле этого слова здесь немного — репродуктивные возможности падают с каждым месяцем.

— А что? Разве здесь можно родить?

— А вот это исключено! — сказал доктор. — Ребенок — слуга времени. Ты не можешь создать мир без времени и населить его детьми. Чтобы они не росли. Ни природа, ни наша антиприрода до такого не додумалась.

— Все равно я не пойду…

— Подумай, Люся, чего ты хочешь, — сказал доктор. — Молчишь? А я за тебя отвечу. Ты надеешься, что тебя выручат. Вернее, ты надеешься на Егора. Спасший единожды всегда остается рыцарем. Я правильно говорю?

— И что тогда?

— Если ты сейчас скажешь императору «нет», вернее всего попадешь в тюрьму. И там превратишься в кусок протоплазмы. Они могут быть жестокими. И если появится твой Егор — его постигнет та же участь. И не только потому, что император лишен понятий морали или жалости, но потому, что он не может потерять лицо — слишком много врагов. И сильных врагов.

— Врагов? У императора?

— Больше, чем у меня. — Леонид Моисеевич криво усмехнулся.

— И что я должна, по-вашему, делать?

Леонид Моисеевич поднялся и попробовал, не мешает ли повязка рукам. Потом накинул на голое тело халат. «В этом мире, — подумала Люся, — наверное, градусов пятнадцать, если не меньше, а они не чувствуют холода. Готовы ходить голыми, наверное, по старой памяти одеваются. А так это никому не нужно».

— Что тебе делать? Не спорить. Быть хитрой, как змий, и лукавой, как дьявол, — сказал доктор. — Не спорить, не раздражать и искать выгодный тебе самой путь.

— Для меня здесь нет выгодных путей.

— Так только кажется. Даже на сковородке есть прохладные места, — возразил доктор. — И если ты задумала что-то, то пойми — покорная, безопасная, спокойная, ты будешь свободной. Привлекая к себе внимание, ты будешь испытывать сопротивление. Неужели так трудно понять?

— Трудно, — упрямилась Люся, хотя поняла доктора и даже почти согласилась с ним. — Я потерплю, и все кончится.

— Все! — крикнул Дантес. Он придерживал дверь, чтобы не закрылась. — Империя больше не может ждать.

— Иди. Иди, я потом подойду, — сказал доктор.

Люся глубоко вздохнула и вышла в зал.

У двери в медпункт стоял Веня Малкин, совсем не такой прекрасный и сокрушительный, как у нас. И Люсе даже показалось, что он потускнел после разговора у императора.