— Ну как, — спросил он, — доктор освободился?

«Сейчас у него можно было спросить, — подумала Люся, — а на какой час вы записаны? И он растеряется».

Поклонники стояли кучкой в отдалении, видно, Веня так им велел.

Стол был накрыт, и Люся уже знала, даже не приближаясь к нему, что там много различной, даже музейной, посуды, но настоящая еда сосредоточена на том конце стола, где сидит император, который заставляет себя есть, и его приближенные, которые едят из соображений престижа. Я ем, значит, я важная птица!

— Идем, идем, — торопил Дантес. Он взял Люсю за руку холодными пальцами.

— Я сама, — ответила Люся.

Дантес провел Люсю вниз на технический этаж, где их встретили просто одетые женщины, большей частью толстые и малоподвижные. Там располагались склады и гардеробы империи.

— Здесь мы все одеваемся, — сказал Дантес, — сюда свозят одежду, чтобы можно было выбрать для маскарада или праздника. Нынче все уже переоделись к свадьбе, ты у нас последняя.

Платья висели на плечиках бесконечными рядами, туфли стояли рядами на полу. Люся чуть было не наступила на крысу, которая выглядывала из зимнего башмачка. Женщины стали махать на крысу и кричать. Люся крыс не боялась. Когда-то, еще в детстве, один мальчик сказал ей, что крыса — это бритая белочка. Люся рассмеялась и на всю жизнь перестала бояться крыс.

Это все выдумки, не нужно обращать внимания. Пока есть надежда на то, что придет Егор, надо оставаться здесь. И вести себя так, как советовал доктор.

От платьев пахло пылью и прелью, на некоторых были пятна плесени.

Но были и красивые платья, наверное музейные.

Люся смотрела на них, как в музее, а вокруг шелестели голоса:

— А вы примерьте, вы приложите, ах, как вам пойдет…

Люсе было восемнадцать лет, и, как бы ей тошно ни было, она была красивой девушкой, которой в жизни не приходилось примерять королевский наряд или просто длинное вечернее платье.

— Платье должно быть белым, подвенечным, — сказал Дантес, — ты ведь у нас невинная, правда?

— А вам какое дело?

— Это дело государственное.

— Если бы я знала…

— Отлично! Это и следовало доказать. — Дантес неприятно рассмеялся, показав золотые зубы.

Когда Люся надела платье и туфли, Дантес сводил ее в комнатку-сейф, где за стальной дверью тянулись полки, на них стояли коробки с драгоценностями.

— Достояние короны, — произнес Дантес.

Он вытащил из шкатулки жемчужное ожерелье и алмазную диадему. Больше Люся ничего не захотела, хотя могла надеть и кольца и браслеты — Дантес разрешил.

«Невеста была одета скромно, но со вкусом, — повторяла она фразу, вычитанную в романе, — ее лицо поражало своей бледностью…»

О бледности Люся не знала. Зеркало, которое нашлось в гардеробной, хоть было и большим, от пола до потолка, но таким пыльным, что в нем виднелось не отражение, а привидение.

Конечно, лучше бы подождать со свадьбой несколько дней…

— Несолидно это, — произнесла она.

Порой Люся начинала думать про себя, а конец фразы нечаянно произносился вслух.

— Несолидно? — спросил Дантес.

— Приехала, и сразу пиры, свадьбы… Несолидно.

Конечно, это были арьергардные бои, никто ее не послушает.

— Почему несолидно? — Дантес не понял ее. — А когда солидно?

— Через месяц, через два… как положено. Сначала обручение, потом…

— Чепуха! — воскликнул Дантес. — Не все ли равно когда, если у нас здесь нет дней! Нет месяцев, нет обручений, и нечего ждать. Если я вижу вещь, я беру ее, а не уговариваю себя вернуться за ней…

Поперек зала висели елочные гирлянды и флажки.

Все уже сидели за столом и ждали.

Множество людей стояло в зале, скрывая накрытый стол. Они стояли полукругом и при виде Люси начали хлопать в ладоши.

Чепуха, таких свадеб не бывает. Можно подумать, что она эстрадная певица или политик.

Дантес остановился. Она тоже.

— Не садись, сейчас придет жених, — предупредил Дантес.

И в самом деле, велосипедисты тяжело топали, подходя сзади, между ними горой сала, почти не касаясь ногами пола, обвисал император.

Велосипедисты довели его до невесты, и император, переведя дух, воскликнул высоким голосом:

— О, я не ошибся!

Затем он рухнул в кресло и сказал невесте:

— Старею, старею, хожу редко. Надо заниматься физкультурой. Садись, Люсенька. Кто будет оформлять процедуру? — спросил император. — Где Кюхельбекер?

— Он не имеет права! — закричал человек в ветхом маршальском мундире и фуражке, глубоко надвинутой на лоб. — Он не имеет права! Я старше чином. Я — княжеских кровей.

— Помолчи, Тухачевский! — сказал император. — А то не буду допускать пред очи, и сгинешь у ветеранов.

— А я настаиваю! — кричал маршал.

Принесли стул. По знаку императора Люся села на стул, и теперь ее голова оказалась лишь немного выше головы ее жениха.

Кюхельбекер вышел из боковой двери, он был в темно-красном плаще до пят и в высокой шапке — такие носят кардиналы или папа римский. Вот уж не думала, что ее брак будет регистрировать такой римский папа.

Кюхельбекер стал лицом к императору и спиной к толпе.

— У нас сегодня знаменательный день, — прогудел он, и все замолкли. — Наш драгоценный император в целях продолжения рода и создания образцовой семьи решил вступить в брак с герцогиней Люси, специально выращенной для него в специфических условиях.

Раздались аплодисменты.

— Давай не трать время, — сказал император. — Они же все равно не понимают.

«Все это балаган и оперетта, — думала Люся. — Никакая это не свадьба».

Кюхельбекер натужно вздохнул, словно вспоминал, а может, и придумывал текст.

— Скажи мне, император всея Руси Павел Петрович, согласен ли ты взять в жены герцогиню Люси Тихонову, заботиться о ней, оплодотворять ее, ласкать и кормить?

— Да! Конечно. Дальше, дальше! — Император был возбужден. Он вздрагивал в кресле.

— А ты, Люси Тихонова, согласна ли взять в мужья императора всея Руси Павла Петровича? Согласна ли ты подчиняться ему во всем, даже в самых малых его желаниях? Согласна ли ты ухаживать за ним, ласкать его и носить его детей?

— Еще чего не хватало! — сказала Люся. Император был готов к этому, он уже держал руку на ее предплечье и больно ущипнул Люсю.

— Она согласна! — крикнул император.

Народ за столом и вокруг стал буквально беситься от радости, и потому особенно странно выделялось в толпе мрачное лицо. Оно принадлежало худому, изношенному старику в инвалидной коляске, за спиной которого стоял бугай в белом халате с вышитым на животе большим красным крестом. Вторым недовольным был Веня Малкин. Взгляд Вени был мрачным и углубленным в себя.

Люся улыбнулась Леониду Моисеевичу — хоть одно родное лицо в этом шабаше. Доктор подмигнул ей. Он снял халат и был облачен в безумно обтрепанный костюм. «Если останусь, обязательно добуду ему новый».

— Вот и все, — сказал император. — Поцелуй меня, не стесняйся, это для публики.

Господи, как же она не заметила, что уже обвенчана?

Велосипедисты приподняли императора.

Люся послушно поцеловала его в щеку. Щека была густо напудрена. У Люси запершило в носу, и она громко чихнула.

— К счастью! — крикнул кто-то из толпы.

— Горько! — начали кричать с того конца стола.

В зале было полутемно — свет скупо проникал сквозь окна, и на длинном столе стояли керосиновые лампы.

— Это бред какой-то, — сказал Веня Малкин и стал проталкиваться прочь, но Дантес заметил это движение, схватил Малкина за полу куртки и потянул к себе.

— У меня для вас есть сюрприз. Держите. — Он протянул Вене пластиковый мешок.

— Это что?

— Отойдите со мной, — сказал Дантес. — Я все объясню.

Император протянул Люсе лапу, пожатие толстых пальцев было слабым.

— Слава императрице! — закричал он странным, петушиным голосом.

— Слава! Слава! — подхватили придворные. Сегодня их было куда больше, чем мест за столом. Произошла давка, кого-то уронили на пол, кого-то побили, император искренне радовался и с удовольствием называл драчунов жене: