— Ловим, — ответил Кюхельбекер, закрывая дверь. В комнате остались лишь он сам, Дантес, Люся и Веня Малкин.

— Эти бесконечные заговоры, эти попытки… Завтра они примутся за меня! Они уже угрожали мне.

— Разумеется, ваше величество, — сказал Кюхельбекер.

— Ну хорошо, хорошо, мы забываем о плохом, мы думаем о будущем, которое озаряется ярким прозрачным светом. Иди ко мне, моя дорогая возлюбленная.

— Павел Петрович, — сказала Люся. — Я уже не девочка, и мне все это не нравится.

Она бы говорила иначе и больше робела, но чертовски болела коленка, ныл локоть, только что ее пытались убить и ранили доктора, единственного здесь, кроме Пыркина, человека, который ей сочувствовал.

— Павел Петрович? Павел Петрович! — Император раскатился смехом, живот, прикрытый халатом, вылезал из-под бронежилета и трепетал, как будто был кисельным. Там, где полы халата разошлись, белели толстые ляжки. — Она помнит, как меня зовут…

Император подмигнул Дантесу и сказал:

— А что, на настоящем этапе мы изберем именно этот способ обращения. Разве не разумно?

— Абсолютно разумно, ваше величество, — ответил Кюхельбекер, опередив Дантеса. Они всегда соперничали — два ближайших сподвижника императора.

— А вас мы будем называть Люси, как прежде, во времена нашей молодости. Ну и как? Сильно я изменился?

— Вы совсем не изменились, — сказала Люси. — Но я предупреждаю вас, что меня утащили против моей воли. Вот этот человек… Малкин?

Веня кивнул, соглашаясь. Он был растерян. Он не ожидал увидеть эту гору жира.

— Малкин отравил меня и утащил. И я сделаю все, чтобы вырваться отсюда.

— Вырваться отсюда, моя крошка, — сказал император, — можно только с моего согласия, а я его, конечно, не дам. И знаешь почему? Потому что я счастлив. Я счастлив совершенно и откровенно, впервые за много лет. Моя мечта свершилась. Ты здесь! Ты — императрица всей Земли. И поэтому я бесконечно благодарен господину Малкину. Чего ты хочешь, Малкин, говори!

Малкин вспыхнул. Такого приема он не ожидал.

— Я же к вам в гости приехал. — Малкин был обижен. — Мне ваши милости, простите, не нужны. Мы с вашим другом все обсудили… — Он показал на Кюхельбекера.

— Кюхля? — удивился толстяк. — Ты что, за моей спиной переговоры ведешь?

— Разве это переговоры? — еще более удивился канцлер. — Молодой человек попросил его укрыть здесь от дурной болезни…

— Почему от дурной? — взвился Малкин.

Кюхельбекер его не слушал.

— Вы знаете, ваше величество, — продолжал он, — насколько мы добры к гостям и как чутко откликаемся на чужие несчастья.

— О да! — поддержал его Дантес.

Они играли с Малкиным, как волчий выводок с тушкой зайца. Люся подумала даже, что они договорились об этом спектакле заранее. Но ей не хотелось выручать Малкина, и она ему не сочувствовала. Певец поступил с ней подло, а подлость не приносит барышей. Это была фраза из какого-то женского романа, она к этой ситуации отлично подходила.

— Я могу дать вам должность, — сказал император. — Как вы смотрите на то, чтобы стать придворным капельмейстером? Правда, оркестра у нас пока нет, но ведь это не важно — вы же не будете петь и плясать. А должность обеспечит вам хорошее место за столом.

— Я ведь тоже могу ответить! — крикнул Малкин. — Мои люди предупреждены! Мы перекрываем канал связи, и вы остаетесь ни с чем! Ясно?

— Человеческая натура — странная штука, — сказал император. — Я убежден, Вениамин Батькович, что ваши адъютанты спят и видят, как вас из дела выкинуть, и сами с удовольствием будут сотрудничать с нами.

— Молодой человек, — посоветовал Кюхельбекер, — примите пост капельмейстера, а то в следующий раз для вас останется лишь место второго альта в нашем несуществующем симфоническом оркестре.

Все трое хозяев захохотали.

— Я вам!.. — воскликнул Малкин. — Я вам покажу!

— Веня, — сказал Кюхельбекер, — прежде чем уйти и поднять народное восстание против нашей деспотии, хорошенько подумай, как плохо жить одному в нашем мире, в котором законы и порядок кончаются примерно в районе Бородинского моста. Смирись…

— И сходи к доктору! — добавил Дантес.

— А пошли вы! — откликнулся Малкин и кинулся к двери.

В комнате воцарилось недолгое молчание.

— Все в порядке, — сказал император. — Его бунт был недолгим и неубедительным.

— Я исхожу из того, что любой бунтовщик может быть опасен, — заметил Кюхельбекер. — Особенно если у него в самом деле прочные позиции в том мире.

— Мой жизненный опыт говорит, — прервал его император, — что, может, в следующий раз, а может, через сеанс люди Малкина или забудут о Вене, или вместо них мы увидим других бандитов. Малкин не первый посредник, с которым мы имеем дело. Далеко не первый…

— Но первый, который оказался у нас. И особенным способом — раньше мы так людей не получали.

— Ну ладно, ладно, поглядим. Дантес, не спускай глаз с Малкина. И если он тебе очень не понравится, ты можешь его ликвидировать.

— Хорошо, — сказал Дантес.

— А меня куда больше беспокоят ветераны. Покушаться на мою невесту в моем дворце — верх наглости! Надо взорвать их гнездо.

— Я подумаю, как лучше сделать, — сказал Кюхельбекер.

И тут же, словно выкинул из головы мелкую заботу, император обернулся к Люсе.

— Ты несчастлива, мое сокровище?

— Конечно, несчастлива, — ответила Люся. — Я от вас уйду.

— Ну хватит, хватит. Сейчас будет пир. Я подготовил пир. Будет наша свадьба.

— Нет, не будет, — сказала Люся.

— Милая, я потратил столько сил, нервов и средств на то, чтобы вырастить тебя, чтобы доставить тебя к нам в целости и сохранности, что ты не сможешь быть неблагодарной. Кюхля, ну скажи ей!

— Людмила, ваше сопротивление бессмысленно, — загудел, словно ветер в высокой печной трубе, Кюхельбекер, — так или иначе вы станете императрицей этого мира, а мы — вашими покорными рабами.

— Это разумно, — поддержал его император.

— Вы сможете вечно править всей Землей.

— Да таких императоров сотни! — сказала Люся.

Это была не ее мысль — как-то раз, разговаривая с Егором, они решили, что из-за отсутствия связи между частями Земли она, как средневековая Европа, разделена на множество маленьких княжеств и царств, а то и городов, между которыми лишь изредка движутся караваны и бродячие музыканты.

— У вас впереди вечность. — Кюхельбекер не обратил внимания на ее слова. — И вы можете оставить о себе память благодеяниями и святыми делами, а можете стать тираном, деспотом и даже завоевателем этого мира. Мы дарим вам вечность!

— Это я, я дарю вечность! — перебил канцлера император. — Не лезь в мои дела.

— У меня болит локоть и коленка, — сказала Люся. — Мне больно стоять. Я хочу к врачу.

— К Леониду Моисеевичу сейчас нельзя, — сказал Дантес, — у него сейчас пациент — талантливый певец, который приехал с вами.

— Чепуха, — возразила Люся. — Не пойдет к нему Малкин. А доктор расшибся. Он меня спасал и расшибся. Я помогу доктору, а он осмотрит мои раны, — сказала Люся.

— А любовь? — растерянно спросил император. — А свадьба?

— Здоровье дороже, — ответила Люся, — остальное приложится.

«Господи, — подумала она, выходя из приемной императора, — я могу говорить глупости. Мне бы рыдать от бессилия, а я смотрю вокруг, как будто вор, который после недолгих гастролей возвращается в тюрьму и замечает, какие здесь изменения, каких новеньких привезли».

Она шла по залу ожидания, следом шагал Дантес. Толпа придворных, плотно стоявшая у дверей, раздвинулась, но без испуга и спешки. Какие-то люди здоровались с ней, кто-то даже похлопал по плечу так, что больно отдалось в руке.

Но лиц Люся не различала.

В дальней стороне зала накрывали на стол, шумели стульями, звякали тарелками.

Люся вошла в кабинет Леонида Моисеевича, уверенная в том, что он там один. И оказалась права.

Леонид Моисеевич, голый по пояс, в старых, порванных сбоку по шву брюках, сидел на больничной койке. Он простукивал себе грудь, прижав расставленные пальцы к коже и постукивая по ним костяшками пальцев другой руки.