— Другой прихлопну! — закончил я любимое присловье Горыныча. — Дальше-то⁈

— Да чё там… Сгрёб его в горсть, чуть сжал, да и бросил вниз. Думаю: если настоящий змей — не убьётся. Я, когда пацаном был, знаешь, сколько падал? О-о-о, не сосчитать. Постоянно в лубках ходил. Там же, понимаешь, вся моторика меняется, пока привыкнешь…

— Да понятно, свои сложности.

— Ну так вот. Грохнулся этот приблудыш в долину, анчар старый сломал. Лежит, стонет. Я спустился. Скинул образ, подхожу. Говорю: «Ну что, искал меня, паршивец? Ну, считай, нашёл. Что-то недоволен, смотрю?» Он снял облик, но знаешь, не по-нашему, а… как-то волнами, сперва словно рябью пошёл, а потом уж человек.

Да уж, Горынычу, я знаю, облик сложнее принять, здоровый слишком, а назад — раз, и готово.

— Человек-то обычный?

Змей нетрезво скривил губы:

— Паренёк… на вид лет пятнадцать. Одет не по-нашему. Точнее, почти и не одет. На жопе что-то намотано, сандальки кожаные, весь в браслетах золотых, словно девка какая, даже на ногах. Я говорю: «Э-э-э, кто ты? Что ты⁈ Зачем прилетел, на честных людей прыгаешь?» А он мне ва-ажно так отвечает: «Ты ответишь за свои слова и неуважение! Я — Кет… цаль… коатль, сын великой богини Чимальмы и величайшего мага руссов, Змея. И моя мать, и мой отец вырвут тебе сердце, подадут его мне на завтрак, а тело сотрут в порошок!»

— Опа! Прям вырвут и сотрут?

— Я тоже так спросил. А он губёшки пельменем сложил: «Ты уже дрожишь и боишься, летающий червяк! Правильно делаешь!» Знаешь, Димас, я прям озверел. Ну не в том смысле, что опять в зверя превратился. Чувствую, щас прибью гадёныша!

— Судя по тому, что ты тут, величайший маг Змей Горыныч не вырвал тебе сердце? — усмехнулся я.

— А!.. — Змей горько махнул рукой. — Тока хотел башку ему оторвать, он артефакт портала активировал. Провалились оба — а там солнце, зелень, море синее — короче, помнишь, мы по обмену ездили? Вот прям туда! И эта мразота как заорёт: «Мама! Великая богиня, к тебе взываю!» Не, ну нормально?

— А чего не побежал к мамочке-то?

— Так я ж его за шкиряк держу. Поддал ему пинка, чтоб не дёргался — тут небеса потемнели, тучи такие грозовые, и из ближайшей огромная рожа высунулась. Глаза белым светятся, искры летят! И как гаркнет, меня аж звуковой волной подвинуло: «Кто ты таков есть? Назовись перед смертью!»

— Назвался?

— А чё стесняться? Тихон, сын Михайлов, говорю. А сам все возможные щиты на себя вешаю, усилины, ускорители — всё что есть, ибо чувствую — дамочка серьёзная. Спрашиваю: «А ты кто есть такая, назовись перед смертным боем?»

— И?..

— Хрен вам! Ничего не сказала рыбка, просто ка-а-ак даст молнией мне по кумполу! Знаешь, что-то меня это совсем расстроило. Сначала мелкий говнюк мне мамой-папой угрожает, теперь эта психопатка здоровенная… Перекинулся в змея мгновенно. То ли по злобе, то ли чего напутал, аж двенадцать голов вместо шести выкинул! Одна огнём плюёт, другая кислотой, третья льдом, половина круговую оборону заняла — короче, полная автономия, удобно! Как давай мы с этой великаншей мослаться! В тучах трещит, молнии шибают! Но, чувствую, сильнее я. Вот как шарахну её, так она маленько меньше становится. А от плевков, огненных да ледяных с кислотными, ей вообще сильно плохело. В ближний бой пробился, извернулся, ка-а-ак дал ей хвостом по плечу! Она и полетела вниз, а пока летела уменьшалась, уменьшалась и доуменьшалась почти до нормального человеческого размера. Вбило её по пояс в каменную площадь, аж земля загудела. Плюхнулся я на пирамиду, помнишь, небось? Скинул облик, да пошёл к девке, на место падения.

— Жива хоть?

— Живёхонька! Торчит посередь каменной площади памятником имени себя. Подошел, присел на корточки перед ней, спрашиваю: «Что ж вы мамаша, за сыночком-гадёнышем не смотрите, не воспитываете? Его ж убить могут. Чем я, кстати, сейчас займусь!» А она головой мотнула, чтоб, значит, волосы назад, и говорит человеческим голосом: «Что, Змей, так и убьёшь сына?»

— Чимальма?

— Н-но. Говорит: «Что, Тихон, забыл, как кувыркал меня, пока друг твой в Великой пирамиде экзамен держал? Силы мужские, а память девичья?» Дал я ей руку, из земли вытянул, и пошли мы с сыном знакомиться, Кетцалькоатлем, язык сломаешь, Пернатым Змеем… Вот такая история, Димас. Сын уже взрослый, вырос без мужской руки, в боги себя записал с материнской помощью. А мы тут сидим в пещере, чачу пьём. Эх, бабы…

ПРАВИЛЬНЫЕ ЗНАКОМСТВА

Итак, мы выдали управляющему Андрею указания, спустились во двор Пожарской усадьбы и уселись в «Призрак». Кузя чуть приоткрыл окно и погладил маленького бронзового дракончика, деловито взобравшегося на спинку его сиденья:

— Что, сразу к Змею?

— Поехали. Мало ли, может у них отношения между родственниками испортились, я мы тут губу раскатываем.

Змей, облачённый в пижаму с котятами и мягкие пушистые тапочки, сидел за столиком в своей личной комнате Кошевой лечебницы и рисовал.

— Здоро́во, старый греховодник! — я сел в кресло напротив, но не очень близко — очень уж активно полоскал Змей в банке с мутной водой свои кисточки. — Чего это тебя на художества потянуло?

— Митька!!! — обрадовался Горыныч. — Сам, живой!

— Да что бы со мной сделалось!

— Я ж, понимаешь, думал, что допился до розовых слонов… Хотел до тебя смотаться — Кош не пускает, замучал совсем своей терапией, — Змей вдруг подозрительно прищурился: — А девушка была? Азиаточка, с большими, — он причмокнул, — такими… глазами… М?

— Была-была. Напугал ты её до посинения, так что на взаимность можешь не рассчитывать.

— Жаль, жаль…

— Чего рисуешь, спрашиваю?

— А-а… Кош сказал проработать свои страхи… Мето́да, говорит, новая — арт-терапия.

— Арт чего?..

— Да… ерунду всякую нарисовал! — Горыныч поспешно смял листок и кинул в мусорку. — Ты ж знаешь — я горец, какие страхи, ара?

Он подчёркнуто бодро засмеялся, но я-то успел увидеть. На листочке маленького одноголового Змея гонял другой, двенадцатиголовый змей. Змеища. С большими-пребольшими… глазами, мдэ. Надо Кошу сказать, пусть что-то решает, у него башка большая.

— Слушай, Змей, мы ж к тебе по делу.

Я изложил выросшую передо мной проблему. В полный рост, можно сказать.

— М-да, дела-а-а, — протянул Змей. — Кешку-то* я давно не видел, лет… не знаю даже, сколько. Как совсем сплохело — точно не видались. Да до того ещё… — он склонил набок голову, задумчиво пошлёпал себя по благородной лысине. — Ладно, сиди — не сиди… Пошли, что ли?

*Это Кетцалькоатля, значит.

— Ты чего, Горыныч, забыл? Я ж у них пожизненно в чёрном листе прибытия!

— А-а-а, точно! Сердце Кинич Ахау! Ты, кстати, в курсе, что он именно из-за его потери раньше времени на пенсию ушёл?

— Сам Кинич Ахау?

— Ну.

— И где он?

— Говорят, шифруется где-то на малых островах, культик себе завёл — чисто для души, никакой кровищи, гулянка каждый день, толпы танцующих голых женщин.

— Прямо голых?

— Н-ну-у… какие-то там цветочные гирлянды на себя вешают, вроде бы. Но это не точно.

— А после — массовое совокупление?

— Не уверен.

— Ну и что это за культ? Нещитово.

— Считаешь, надо навестить дедулю и внести необходимые изменения в… э-э-э… процессуальную часть?

Кузя, слушавший наш разговор развалившись в кресле для солнечных ванн, только засмеялся.

— Обязательно внесём, Горыныч, — уверил я. — Но потом. Сегодня меня волнует вопрос жратвы. Ты же не хочешь стать причиной голодной смерти целой вотчины? А там детишки. Они будут слабо тянуть к своим матерям прозрачные ручки…

— Ой, перестань! — Змей вскочил. — Иду я, иду уже!

— Костюмчик только смени, — попросил я. — Не оценит ведь сынуля.

Змей сердито посмотрел на себя в ростовое зеркало и скрылся за ширмой, где стоял плательный шкаф, бормоча:

— А всё моя добрость…