— Э-э, что ты, ара? Это святое! Накормил, напоил…

— Спать уложил, — усмехнулся я.

— Ну, а как? — Горыныч развёл руками, словно это должно было подтвердить, что иначе никак невозможно. Причмокнул: — А как она кушает, а! Изысканно, ара! Какая женщина!

— Мечта поэта?

— Да куда там этому поэту!

— Какому?

— Да любому! — отмахнулся Змей. — Им бы лишь бы чачу хлебать! Разве они способны оценить тоненькие, изящные пальчики… А эти пушистые хвостики! Задираешь хвостик и мяконько так…

— Знаешь, Горыныч, по-моему, это уже как-то зоофилией отдаёт, не?

Он искренне удивился:

— Ты чё, ара, какая зоофилия? Я ж всё равно женщину вижу. И потом — я зооморф, она зооморф…

— Это уже ветеринария, получается, — пробормотал молчавший до того Кузя, Горыныч на секунду запнулся и разразился оглушительным хохотом.

ЛИСЬЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

Но на этом история Горыныча и лисы не закончилась.

Спустя примерно неделю он пришёл ко мне хмурый и не вполне трезвый.

— Митя. Разговор есть не самый приятный, но я считаю, что ты должен знать.

— Змей, ну что опять? Лиса тебе на хвост наступила?

— Между прочим — да. Садись на диван. Я так не могу.

— Ну ладно.

И выслушал я душераздирающую историю.

Лиса по имени Каэде пригласила Горыныча на свидание. Но пришла не одна, а привела — та-дам-м-м! — свою воспитанницу.

— Едрён-батон, ты знаешь, что у меня с девицами всегда и всё легко. Главное — вовремя дракона изобразить и симулировать смерть, когда её примчится рыцарь вызволять.

— Ко всеобщему удовольствию, — ухмыльнулся я. — Рыцарь получает медальку за убиение монстра и принцессу, принцесса — мужа, а ты — свободу действий.

— Ну да. Но тут… Пригласила меня, понимаешь, честь по чести. Стол накрыт — какая-то фигня ниппонская, не пойми, чего жрут, но, вроде, отравой не пахнет. Водка ихняя тёплая в чашечках. За бумажной стенкой кто-то в три струны бздынькает. Романтика! И тут она в ладоши хлопает, и заводят эту девочку.

Я представил картинку, и мне она не очень понравилась. Неважно даже, кого там завели. Но спросить следовало.

— Которую?

— В голозадой юбке.

— Понятно…

— Ничего тебе пока не понятно! — взъерошился Змей. — Лиса и говорит…

— Человеческим голосом? — кисло усмехнулся я.

— Сучьим голосом она говорит, вот что. Типа: попроси эту девицу возлечь с тобой, и она не откажет. У девчонки аж чуть глаза не выпали. Давай она сердито по-своему лопотать, а я встал с коврика и говорю: «Знаешь что, госпожа кицунэ? Хреновая из тебя наставница. Да и любовница такая мне тоже не нужна».

— И ушёл?

— Ага. Я, знаешь ли, Митька, теперь Матвея очень хорошо понимаю. Неприятно это, когда твои сексуальные желания используют ради чьего-то эксперимента, — Горыныч открыл крошечный портальчик, взял оттуда бокал коньяка и лимончик, закрыл портальчик, выпил. Вздохнул горько: — А ведь она мне понравилась…

— Можно подумать, ты в первый раз в жизни встречаешься с разочарованием.

— Мда… Но я оптимист, — он подпёр щёку кулаком и внезапно предложил: — А знаешь что, Мить? Пойду-ка я в Засечин, а?

— Что делать?

— Волчат буду помогать воспитывать. Сплошная безотцовщина! А зооморфам, сам знаешь, сильный пример нужен.

Я прикинул перспективы. А что? В качестве наставника Змей хорош. И множество бесхозных женщин как раз его утешат.

— А давай. Мне идея очень даже нравится. Соскучишься — заскакивай на рюмку чая.

На следующий день сёстры держались напряжённо и, возможно, ждали от меня каких-то резких слов, но я постарался не показать им, что в курсе произошедшего. Зачем?

Вполне возможно, что и меня они воспринимали исключительно как полезную зверюшку. Мне, по большому счёту, было плевать. Нависшее над Москвой бездействие всё больше напоминало затишье перед бурей — когда в небесах что-то происходит, и пусть оно невидимо человеческому глазу и неощущаемо, но это вовсе не значит, что никаких процессов там нет. Скоро должно было шарахнуть, и в ожидании этой катастрофы я, простите, драл Момоко через день — и то с перерывами только для того, чтоб в себя прийти от экстремальной прокачки каналов. От такого режима чувствовал я себя как тряпочка, но страшно боялся не успеть.

Девочка была только за, а ещё более за была её сестрица, подраставшая от упражнений с Кузьмой не меньше меня. Как там и что у неё происходило, мне, конечно, было интересно, но во внутренних изменениях Сатоми я не имел возможности разобраться. Меня вполне устраивало, что к концу октября манопроводимость моих каналов выросла до шестисот сорока с копейками. Ещё чуть-чуть — и до архимажеского добьём!

Ёмкость внутреннего манонакопителя изрядно отставала — чуть больше пятьсот пятидесяти. Но, с учётом всего моего предыдущего архимагического опыта, эти значения уже позволяли мне использовать практически весь мой боевой и небоевой диапазон умений. И не только в пределах внутреннего потенциала.

Поясню. Начинающий (или не очень умелый) маг кастует заклинания, опираясь на имеющийся внутренний запас, и предел возможности для него в этом случае — ёмкость внутреннего личного накопителя. Для максимально сильного (для себя) заклинания он использует, допустим, все те же пятьсот пятьдесят единиц. А дальше он должен ждать, пока накопитель заново наполнится, и скорость этого пополнения зависит от манопроводимости каналов.

Теперь ситуация моя. Имея за плечами огромный боевой и (главное!) исследовательский опыт, я могу кастовать заклинания растянуто во времени, используя не только накопленную энергию, но и собирая её из окружающего пространства и транслируя в строящуюся формулу напрямую, потому что проходимость в семьсот единиц — это уже пиштец как много! На счёт ёмкости формулы в пять-семь тысяч я, конечно, пока сомневаюсь, но тыщи на полторы что-нибудь изобразить запросто смогу.

Главное — в манодефицитную зону не попасть.

А лиса, кстати, больше на глаза не показывалась. То ли затаилась, то ли сестрёнки отказались от её наставничьих услуг, то ли вовсе её домой отправили…

НИППОНСКОЕ

В один из дней в ворота ниппонского посольства въехал серый автомобиль с зеркальными стёклами. Он остановился напротив центрального входа, водитель поспешно выскочил, открыл дверь, и подождал, пока белое туманное облако полностью покинет салон. Облако немного помедлило на крыльце и втянулось в распахнутые входные двери мимо почтительно склонившегося служащего.

Сухощавый седой старик с видом судьи сидел на почётном месте в кабинете посла и смотрел на трёх стоящих перед ним девушек. Нет, неправильно. Нужно перестать думать о них как о девушках. Трёх женщин.

— Я хотел бы понять: почему мне пришлось преодолеть все эти тысячи ступеней вниз ради беседы с вами тремя? Каждая из вас знала, в чём состоит её главная задача. И вот я получаю трясущуюся запись, на которой вы трое орёте, как бешеные кошки. Кажется, дальше воспоследовала драка, но, к сожалению, запись на этом оборвалась. Не изволите ли объясниться? И прежде всего: почему на ней ошейник? — Хэби ткнул пальцем в лису.

Та дёрнулась, как от пощёчины. Сатоми поморщилась, припоминая подробности того дня и холодно ответила:

— Я заковала её, Хэби-сама. Кицуне Каэде совершила жест, граничащий с предательством, и я приняла это решение, чтобы она не могла сбежать, пока ожидает суда.

Хэби вгляделся в лица. Все трое осунулись, особенно Момоко. Почему она пострадала сильнее, чем обвиняемая лиса? И почему так плохо выглядит её внутренний план? И как строгой принцессе удалось надеть адамантиевый ошейник на кицунэ⁈

— Рассказывай, Сатоми.

— Это произошло вскоре после того, как кицунэ Каэде провела ночь с местным змеем и заработала за это пятый хвост, — Хэби бросил быстрый взгляд на лису. — Действуя из непонятных побуждений, Каэде потребовала, чтобы Момоко пришла в комнату, приготовленную для свидания с этим змеем, и предложила ему с ней переспать. Она даже не посоветовалась с нами. И не предупредила Момоко.