Следующим пунктом была отправка повязанных длинной верёвкой татей в Разбойный приказ — Талаева отправил. Сотнику Чао Вэю велел выделить для сопровождения кхитайскую двадцатку.

Покуда составлялся отряд конвоя, юрист подошёл ко мне:

— Ваша светлость, в случае, если меня будут выспрашивать о происхождении этих воинов…

— Обязательно будут, — согласился я.

— Что я должен говорить?

— Правду говори. Это лучший способ. Молодому князю пращур Пожарский явился во сне и сообщил о давнем долге, которым обязан был ему древний кхитайский император, и как этот долг получить. Прочее ты видел лично: престарелый император приходил, с молодым князем разговаривал, лично армию своим порталом вывел, удалился на небо. Тому, помимо тебя, есть ещё семеро надёжных свидетелей да баб и обслуги с Радогостя сколько!

Талаев довольно долго смотрел на меня, потом словно сам себе закивал:

— Действительно, и свидетели… Ваша светлость, как вы полагаете, не стоит ли оповестить караулы чужих домов, что необходимость в их помощи отпала?

— Думаю, они и сами увидят. Впрочем, если прилично — оповести.

НЕ ВИЖУ ПРЕПЯТСТВИЙ, ВЕРЮ В СЕБЯ

Не знаю, поверили бы в произошедшее в царском Магическом приказе или заставили бы меня объясняться более подробно, если бы не известие, смешавшее все придворные расклады. Царь Фёдор неожиданно занемог, да так сильно, что аж слёг. Об этом мы узнали, едва вернувшись в Москву. Все до последней судомойки и дворника обсуждали: что же будет, если вдруг? Царевич-то ещё молод, неопытен и прочее, прочее…

Для меня это было лишним пинком в сторону как можно более скорого роста, тем более что возвращающаяся сила веселила кровь, и хотелось ещё — как выздоравливающему после тяжкой болезни, хочется скорее отринуть немощь и совершить что-нибудь эдакое, на что он был способен здоровым. Мечом помахать, к примеру, или на вёсла сесть.

Поэтому вместо того, чтобы завалиться и продрыхнуть до завтрашнего утра, как того жаждало уставшее тельце, я выпил пару лечилок, попросил Ирину (слегка растерянную от нежданного появления четырёх необразованных санитарок) вколоть мне мерзотный укол для усиления манопроводимости, прихватил Кузьму и пошёл с ним в нашу малую больничку, в которой, к нашей радости, все койки были заняты! Где-то мы просто зародыш смерти забирали, где-то — микробную гадость попутно убивали. Потом Кузя уверил меня, что на одного-то голема накопленной в камне Марварид энергии хватит — у нас же ещё три бронзовых стату́и стоят необработанные.

— Кого выберем? — отвратительно бодро спросил он.

Меня после укола люто плющило, хоть ложись да помирай.

— Давай василиска, — предложил я. — Они блестящее любят. Камни поручу ему охранять, а то с тех пор, как Горуш их рассортировал, так по столу кучками и лежат. Шкафчик бы надо со множеством мелких ящичков заказать.

— Со стеклянными дверочками, — предложил Кузя. — Красиво. Подсветку сделать, чтоб переливались, и василиска рядом поставить.

— Красота, — согласился я.

После василиска от меня наконец все отстали, и я выполнил заветное желание воскресного вечера — поскорее лечь и уснуть часов на двенадцать.

В понедельник я шёл на учёбу с мыслью: «Не все так работают, как мы отдыхаем!» После таких выходных ещё выходные нужны, чтоб от выходных отдохнуть. У входа в наше жилое крыло дежурили четверо глиняных воинов. И на лестнице двое. И в прихожей. А на улице вдоль парадного фасада прохаживалось аж шестеро. Напротив наблюдалась любопытствующая толпа, время от времени щёлкали магофоны.

— Зеваки во все времена неистребимы, — философски изрёк Кузьма.

— Ну да ничего, обвыкнутся. У нас, если ты забыл, для потехи публики ещё акробаты есть.

— У нас ещё и трубадуры теперь есть. Не глиняные, но надо с ними что-то решать.

— А чего решать? Те и эти — едино скоморохи, пусть вместе и упражняются. Эти играют, те под музыку скачут. А по вечерам можно и на потеху публике выступать. Музыканты пусть с балкона играют, я давно фасад укрепить хотел, заодно и над балконом защитный погодный купол поставлю.

— А глиняным акробатам и без купола ничего не сделается, — согласился Кузя, — в любую погоду. Только каждый вечер выступать — сильно жирно. В пятницу да в выходные — уже много. В субботу-воскресенье можно ещё днём выходить. Я им скажу, чтоб программу составили минут на сорок.

Так, болтая обо всяком, мы добрались до Академии. Тут ничего особо нового (кроме всеобщей тревоги из-за острой болезни царя Фёдора) не происходило. Болеслав немного нервно рассуждал о щитах — я именно из-за интонаций и обратил внимание на слова:

— Если вы прокачаны настолько, чтобы построить заклинание, способное ударить противника не в лоб, а в спину, то он, скорее всего, прокачан настолько, что его щиты автоматически построят соты защиты в необходимых местах…

Что ж — разумно. Если не принимать во внимание, что иногда боевые маги делают ставку прежде всего на поражающие заклинания, и по построению защиты можно неадекватно оценить силу возможного удара. То есть, защищается он, может быть, и на десяточку, а вот шарахнуть может на все пятьдесят. Или наоборот, если очень осторожный.

Я снова заставил ручку записывать лекции, а сам складывал кораблики, которые получались всё чётче и аккуратнее.

Каждое утро я упорно колол мерзотные уколы, весь день упорно занимался сложной, но экономной мелочёвкой, после основных занятий шёл часа на полтора в огненный павильон (ресурс уже позволял целый ряд базовых заклинаний как следует проветрить), а после ужина — в малую Пожарскую больничку. И — свершилось! — к вечеру среды я достиг сотни по обоим важным показателям. Маг. Феерически быстро! Вот же Кош жук, а, сейчас-то хоть мог подсказку кинуть! Или… До меня вдруг дошло, что никто кроме Ярены не был в курсе моих опытов с зародышами смерти. Значит, никому не сказала? Или для себя информацию приберегла, боялась конкурентов?

Так или иначе, обрадовался я страшно и тут же вечером позвонил по указанному в визитке номеру тренировочной автобазы Муромских, договорился, что на следующий день заеду погонять — надо же себя чем-то поощрять?

В четверг первая перемена внезапно разнообразилась общением с Сатоми. Она подошла ко мне, сжимая в руках небольшой свёрток, украшенный аккуратным бантом, смахивающим на хризантему. Совсем деревянная девчонка, стесняется, и сильно видно, что с мужчинами общаться не привыкла:

— Дмитрий, извини меня пожалуйста, если моё предложение покажется тебе неуместным…

— Я слушаю, — я постарался улыбнуться как можно более располагающе, от чего Сатоми только сильнее покраснела.

— Я заметила, что тебе нравится оригами…

— Оригами? — не понял я.

— Складывание фигурок из бумаги. У нас это признанное искусство. И я попросила доставить книгу, специально для тебя. Вот, — она протянула мне свёрток, — она написана по-ниппонски, но в ней очень подробные рисунки. Я думаю, ты всё поймёшь. А если возникнут какие-то трудности, — Сатоми закрыла глаза, как будто ей хотелось зажмуриться, выпалила: — ты всегда можешь обратиться ко мне за объяснениями, — и прикусила губу.

Ну, вот мы и дозрели до экспериментов. Я посмотрел на книгу, на строгую сестричку, на Момоко, которая изо всех сил пыталась делать вид, что ей неинтересно. Улыбнулся.

— Я благодарю тебя от всего сердца, — я принял упакованную книгу, слегка прикоснувшись к пальцам Сатоми, от чего та вздрогнула, — и приглашаю вас с сестрой поужинать со мной на следующей неделе. Скажем, во вторник?

— Мы придём, — пискнула Сатоми, кивнула, словно куколка на верёвочках и пошла на своё место, прижимая руки к бокам.

«Обалдеть, конечно, — сказал Кузьма. — Я думал, она тут в обморок грохнется».

«А что ты хотел? Девчонка живёт затворницей, всю жизнь её учили, что мужчина рядом убьёт её потенциал — и тут вдруг мы такие красивые с нестандартными идеями…»