— А что? Уеду к себе в деревню, розарий разведу. Глядишь, ко мне в гости тоже императрица заезживать будет.

По расписанию госпожи Тропининой занимались музыкой. Я, помимо пения романса про акации, упражнялась в простых гаммах, рассчитывая на следующей неделе перейти хотя бы к самой примитивной пьеске.

И конечно, конечно же, с неугасающим энтузиазмом целая толпа учила меня танцевать!

ПРО ТАНЦЫ. ПОДРОБНОСТИ И РАЗМЫШЛЕНИЯ

Я, честно говоря, даже ощутила некоторое дежа вю. Девчонки смотрели на меня жалостливо. Я снова была как будто бы инвалид. Я прямо читала их мысли.

Как это — не уметь танцевать? Всех учат с малого возраста, даже в самых завалящих домах. Даже такие серьёзные девушки как Маруся и староста Шура — и, к моему глубочайшему изумлению, Анечка! — считали, что танцевать решительно необходимо. Это прямо неприлично — не уметь танцевать. Или ты какой-то в конец убогий.

И все, все девочки в замиранием сердец и внутренним придыханием обсуждали предстоящие танцы. Нет — предстоящий бал!

И постепенно до меня дошло.

Танцы здесь были основным средством межполовой коммуникации молодёжи (да, такие вот от случившегося осознания из меня попёрли умные слова). И особенно ярко это выходило на передний план в закрытой гимназии. Мать моя магия…

Нет, в Гертнии общество тоже было очень сильно расслоено и поделено, но… совсем по-другому. Начать с того, что мальчики и девочки учились вместе. И они не были друг для друга некими таинственными умозрительными объектами.

Вообще, надо сказать, что в Гертнии вопрос свободы взаимоотношений решён иначе. Нет, если уж пара заключала союз, то внутри него полагалось хранить верность и прочее. А вот до… Общественное мнение даже как-то поощряло идею о том, что парню перед женитьбой нужно нагуляться. Про девушек особенно не распространялись, но и тем, и другим лет чуть не с четырнадцати родители (или медики, если родители сами были неспособны) ставили долговременную репродуктивную блокаду. И потом её подновляли, раз в месяц-два.

Да, и у меня такая была. Более того, с некоторых пор я занималась этим исключительно сама, потому что считала себя достаточно взрослой. Всё, чем ограничивался Баграр — время от времени (чаще всего мимоходом) давал мне всякие полезные с его точки зрения советы. В основном это касалось важного. Как максимально эффективно послать лесом парня, который тебе неинтересен. Как отличить самовлюблённого пижона от нормального мужика. Как ответить на подколку, чтоб потом сто раз думали, ст о ит ли тебя подначивать. И ещё тысяча и один совет от матёрого медведя.

Другое дело, что на меня, как на объект влечения, мальчишки особо не смотрели — я ж говорила, я была вроде как инвалид. А может, Баграра побаивались, мало ли. Да и вообще, мне всегда казалось, что простого любопытства для такого личного занятия недостаточно. И иногда Баграру приходилось подбадривать меня на тему «как не реветь, когда хочется реветь». Мда.

А теперь внезапно оказалось, что я снова как будто бы инвалид, и преодолеть свою дефективность мне нужно для того, чтобы иметь возможность в течение нескольких минут находиться рядом с кем-то, кто… что?..

Я поняла, что я окончательно запуталась в своих построениях…

Дверь учебки распахнулась и восемь весёлых голосов закричали:

— Маша! Иди на вальсовую дорожку!

…и что занятий танцами мне всё равно не избежать.

СУББОТА НОМЕР ДВА

В субботу проверяющая классная (которая Домна, как печь) заглянув в мой шкаф, изумлённо спросила:

— А это что у вас?

— Где? — не менее изумлённо в ответ спросила я.

Домна подошла вплотную к шкафу и озадаченно покрутила головой, но это, понятное дело, не помогло ей пробиться сквозь «тень».

— Показалось… — растерянно пробормотала она. — Ничего, всё в порядке.

А я подумала, что конфеты давно пора было съесть. Вон, хоть на эту дурацкую вальсовую дорожку с собой прихватить, девчонки так стараются. Но это всё потом, а пока нас бегом-бегом погрузили в автобусы и повезли в этнографический музей.

Ехать пришлось весьма прилично, почти час, всю дорогу Домна читала нам лекцию про то, куда мы едем, как там, что и почему, и на что обратить внимание. А музей оказался совсем не городской, а составленный из старинных деревянных домов, выкупленных и свезённых в живописное место на берегу большого озера. Вокруг стоял сосновый лес, да и почти всю дорогу мы ехали через лес — мне очень понравилось. Установились тёплые осенние погоды, и так приятно было погулять среди всех этих домов, напоминающих картинки в сказочных книжках. Сюрпризом (опять же для меня) оказалось, что обед нам устроили прямо на территории музея, в просторном ресторанном зале, обустроенном под старину. Под богатую старину, понятное дело. Наверное, так обедали какие-нибудь купцы или бояре лет двести-триста назад.

Под конец нас красиво выстроили на фоне большого терема, и одна из воспитательниц начала бегать вокруг и щёлкать коробочкой с большим круглым окуляром посередине.

— Хоть бы одну фотографию на выпуск подарили, — проворчал кто-то из старших, и ещё одна рыбка памяти проклюнулась из памятной икринки. Это аппарат — он каким-то образом делает картинки. Не сразу, и, видимо, каким-то опосредованным способом, но мы с мамой, помнится, ходили в фотографическое ателье за неделю перед школой, старательно позировали перед дядькой с подкрученными усиками, а через несколько дней мама принесла домой красивое и очень детальное фото, выполненное в бело-коричневых тонах. Эта фотография была бережно помещена в наш семейный альбом. Там, кажется, были ещё другие, но я их плохо помню…

— Маш, ты чего задумалась? — Маруся взяла меня под локоть. — Пошли, до берега прогуляемся? Сказали, двадцать минут — и едем.

— Сейчас, одну секунду!

Я настроилась и неторопливо обернулась вокруг себя. Приедем в гимназию, я ненадолго закроюсь в своей кабинке и сделаю небольшой памятный шарик. И в нём будет всё — и эти нарядные дома, и лес за ними, и кусочек озера, и радостная, улыбающаяся Маруся…

— Смотри, чайки! — удивлённо восклицает она, и это тоже будет в моём памятном шаре.

На обратном пути многие уснули, а по приезде наш семнадцатый класс встретила Агриппина, потащила всех (включая Шурочкину сестру) в музыкальный кабинет, где мы сперва с Анечкой спели «акации», после которых все взбодрились и начали энергично бегать со своими баснями. И пока они репетировали, я сходила в отделение, принесла докторскую коробку конфет и всех угостила. Доктор шикарно угадал, всем досталось по конфетке, последняя — Агриппине, и шоколад был прямо вкусный.

Ещё из прекрасного — после вторничной дружной распевки в душевой и сегодняшней прогулки по лесу, патина на моей риталидовой оправе восстановилась окончательно. Теперь нужно было озаботиться собственно восстановлением выгоревших структурных элементов металла — задачка на пару порядков сложнее и масштабнее. Но, тут уж глаза боятся, а руки делают.

Проблема только в том, что для качественной работы требовалось часа три-четыре максимального сосредоточения. А времени, чтобы посидеть и как следует сконцентрироваться, не опасаясь превращения оправы в бесформенный кусок металла, катастрофически не оставалось.

И что делать, когда девчонки со своими предстоящими танцами и выступлениями как с ума посходили? До вечера осталась неделя, и все репетировали всякую свободную минуту. Расстраивать и подводить их мне тоже как-то не хотелось, и я, скрепя сердце, отложила восстановительные работы на «после танцев». Хуже, что меня со своими вальсами они тоже гоняли всякую свободную минуту, но да Бог с ним. Ладно уж. Все танцуют, и я потихоньку смирилась.

УТРО ВТОРОГО ВОСКРЕСЕНЬЯ

Двадцать третье сентября.